Николай ухватил Сашку сзади; тот успел в ярости кинуть вилы прямо в лицо Гао.
Купец увернулся, но неудачно. Вилы попали ему в плечо и в щеку. Гао упал на одно колено.
Все кричали.
Сашка рвался из рук Николая, грозя задушить Гао, но Одака отчаянно визжала, хватая мужа.
Купец был смертельно бледен. Хотя вилы только царапнули его, но он, как умный человек, прекрасно понимал, что побывал на волоске от смерти.
Николай помог ему подняться и проводил до лодки. На прощанье он сказал Гао, что ни в коем случае не признает суда общества, если торговцы захотят сами разбирать дело Сашки.
О ссоре, происшедшей между китайцами, вскоре стало известно в Уральском.
Егор Кузнецов спросил Гао Да-пу, когда тот приехал в Уральское с товаром, зачем он обидел Сашку. Гао стал ругать Сашку, сказал, что он плохой человек, хунхуз, разбойник.
– Какой же он хунхуз? – ответил Егор. – Он пахарь. Ты подумай-ка! Нет, уж ты моего крестника не смей обижать. Кто тебе поверит, что он первый задел? Смотри, я узнаю у него все!.. – В голосе Егора была угроза.
«Егор – его крестный отец?» – изумился торговец.
– Он твой крестник? – спросил Гао, заинтересованный.
– Как же! Ему и фамилия будет Кузнецов, когда вид дадут на жительство.
Впервые в жизни видел Егор, как смутился Гао. А смутился он не оттого, что мужик его пристыдил. Купец вспомнил: вот так же блеснули Егоровы глаза, когда мужик начал заступаться за Дельдику.
«Что тут может поделать общество?» – мелькнуло в голове купца. По дороге из Уральского он стал соображать, кого выбрать себе в крестные отцы: «Барсукова? Оломова? Как я об этом не подумал?!»
Когда наступила зима, Сашка подал прошение старосте Федору Барабанову, чтобы его приписали к общине села Уральского. Он решил, что весной построит в Уральском дом и заведет своих коней для почтовой гоньбы. Сашка ждал открытия тракта и приезда станового. Жена его Одака, приезжая в Уральское, целыми днями рассказывала бабам, какие плохие люди Гао и как они притесняют Сашку.
Айдамбо, принявший фамилию Бердышова, к этому времени уже переселился с женой в Уральское. Они жили в старом зимовье Бердышова с Савоськой. Ужиться со своими на Мылках Айдамбо так и не смог.
Одно время поговаривали, что батрак Федора, белобрысый Агафон, намеревается жениться на Ольге- каторжанке. Но ей нравился седой старик Яков, человек более основательный, и она решила выходить за него.
Сукнов должен был закончить службу и жениться на старшей Пахомовой дочери. Так, к четырем семьям староселов прибавлялись еще четыре семьи: гольда, солдата, китайца и каторжника.
Кузнецовым жилось тесно, и они задумали выделить Федю и поставить ему новый дом. А глядя на них, и Бормотовы решили, что надо построить новый дом молодым.
Только Агафон, Авраамий, Николай, Володька и Савоська жили без семей, по-прежнему работая на других более, чем на себя.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
По льду Амура тракт обычно открывали в декабре, после Николы. Проезжал кто-нибудь из начальства, проверял, поставлены ли вешки. На этот раз ждали нового станового Телятева. Мужики знали, что это он летом взял двадцать пять рублей у Агафьи за то, что отпустил с разбитой баржи каторжанку Ольгу.
– Что-то черт с граблями не едет, – говорил про него Силин. – Наверно, запьянствовал…
Силин, рыбачивший на прорубях, уверял, что шуга – битый лед, намерзший под материковым, становым, – уже не цепляет снастевых веревок, значит лед утолщился, стал крепок, поэтому и перевозки скоро начнутся.
Мороз все крепчал. Под дальним берегом курились обширные полыньи, застилая и сопки и реку густым туманом.
Как-то ранним утром во мгле послышался звон колокольцев.
– Едет!
Открытие тракта – большое событие. До того живут мужики всю осень, как на необитаемом острове.
Все собрались у почтового станка – избенки, построенной солдатами, около которой стоял полосатый столб с орлом.
– Что нос трешь? – спрашивал Савоська у Егора. Старый гольд перепоясан кушаком по-ямщицки, с кнутом в руках. – У русского нос большой, поэтому мерзнет.
Колокольцы быстро приближались. Рослые гнедые мчали вовсю. Не сбавляя бега, кони поднялись на обрыв и, кидая кошевку по рытвинам в снегах, понесли мимо изб. Правил вятский ямщик Протасий Городилов.
– Потише! Потише!.. – раздался тонкий голос станового.
Доха его распахнулась, между красных мехов стало видно бледное плоское лицо в веснушках.
Протасий уперся ногой в корку снега. Возок валило набок. Ямщик спрыгнул, налег грудью на облучок. Крестьяне остановили коней.
Становой вылез и, волоча шубу, пошел в избу Барабановых. За ним вылез из кошевки сопровождавший своего начальника полицейский.
– Здравствуй, хозяйка! – входя в дом, кивнул становой Агафье.
