Тимоха вспомнил Ваньку Тигра и его насмешки, что у Силиных нет силы, что род Силиных изник. Нет, еще и у Силиных есть сила!
Тимоха подумал, что надо будет когда-нибудь добраться до моря, увидеть океан, побывать у братана. Поглядеть, как Силины живут на море, посмотреть и на Михайлову заимку, оханских-то новоселов! А Михаилу надо побывать на Амуре. Вот Егор подивится!.. Земляка в тайге встретил. Да еще своего сродственника! Но, пожалуй, никто не поверит и будут смеяться. Иван узнает, скажет: «Выдумки! Куда, мол, тебе!»
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
Утро.
Охотники зашли далеко. За лиственницами синей волной залег хребет. Три солнца поднялись высоко, но не разгорались, мороз слепил их.
Савоська, Улугу и Покпа мохнатые, в шкурах и белом инее, собаки в курже, лес, побелевший от лютого мороза.
Васька шел на лыжах, держась за палку, прикрепленную к нартам.
Охотники поднялись на хребет. Чуть намеченные голубым, где-то проступали горы. Долина была во мгле, как в дыму. Поблизости в клубах, тумана чернела вершина елки. Три огненных шара плыли над громадной молочной мглой.
Васька зажмурил глаза, чтобы куржа стаяла с ресниц и можно было лучше видеть. Но ресницы смерзлись, и пришлось сдирать ледяшки с болью.
Путь нартам – лыжню – прокладывают все по очереди, и Ваське приходится. Идти по целинным снегам трудно, но как ни вязли ноги, как ни трудно Ваське, а испарины на теле нет.
– Бежишь – не потеешь и не устаешь. Самый сильный мороз, – бормочет Савоська.
День был короток.
На привале Улугушка протянул Ваське чашку с жиром.
– Рыбий жир! Пей!
Васька выпил.
– Хорошо кушай, а то помираешь, – заметил Покпа. – Хорошо кушаешь – мороз не страшен.
И вот теперь Васька не по бердышовским рассказам знал, каково на дальнем промысле. Он сам умеет разводить костер. Когда бревна сгорят, надо отгрести угли и головешки и на месте черного огнища наложить хвойных ветвей и на них стелиться.
Утром Савоська достал из мешка ворох жирной юколы и набил котомку.
– По дороге собак кормить, когда им скучно, когда устанут. Вот наша старая ночевка, – кивнул он вниз.
Там, у ключа, на дне глубокой пади, торчали из снега колья от шалаша, похожие на обгоревшие тонкие стволы.
На привале съели по куску юколы и по лепешке.
Пересекли долину и по гребням отрогов стали подыматься на большой хребет. Лес редел, стали появляться гольцы. Близились крутые каменные гребни. Солнце клонилось в красную мглу, и тайга, обдутая в вершинах ветрами, от инея и от снега принимала на голые стволы цвет заката.
– Соболя следы есть, а снега мало, – ворчал Савоська, – только в валежнике следы заметно. В этих местах соболь есть, а снега нет. Лыжи тут снимаем, дальше пойдем по хребтам и по маленьким речушкам.
– Следа не могу-у-у замечаться! – печально тянул Покпа.
Иногда он поминал сына.
– Айдамбо давно дома не был, – печально говорил старик. Его расстраивало, что они жили порознь – отец с гольдами, сын с русскими – и на охоту ходили порознь.
К исходу дня охотники поднялись на хребет.
– Большие горы! – оглядывал Васька лесистые склоны. Широкие и белые, они казались сверху особенно большими.
– Сегодня ночью снег будет, – сказал Улугу. – Надо парус ставить, топить.
В землю вбили двенадцать жердей. Савоська достал с нарт парус и натянул на жерди. Жерди он чуть склонил.
– Вот так шалаш – без потолка! – смеялся Васька.
Внутри развели костер. Дым уходил вверх. За парусом было тепло. Пламя отражалось от полотнища, грело воздух.
В ночь поднялась пурга.
Савоська кутался в шкуру и рассказывал сказки про собачью голову, которая катилась по тайге, про живые деревья со змеями вместо ветвей и про чертей, воевавших с лягушкой.
Уже было поздно, когда Савоська вдруг повеселел. Вверху в отверстие стала видна Большая Медведица.
– Вон амбар, – показал он, – а по-вашему, ковш! Надо спать. Хороший снег упал, легкий. Соболь наверху живет, шишки кушает, его след увидим, он будет бегать по снегу.
