Обойдя со мной тюрьму, директор пригласил меня к себе на квартиру, где нам подали прохладительные напитки; пробыв у него с четверть часа, я распрощался и уехал домой.
На другой день я отправился в Ботафаго. Самая деревушка весьма непривлекательна, домики по большей части отличаются архитектурой в китайском вкусе, то есть совершенно нелепой, но вид на залив превосходен, и я, пожалуй, понимаю пристрастие жителей Рио к этой деревеньке. Воздух прекрасный; здесь с особенным наслаждением можно вдыхать под вечер живительный морской ветерок.
Я посетил также дом умалишенных — здание очень обширное, красивое и превосходно устроенное. Лечение проводится по системе докторов Пинсла и Эскироса.
Отдельные камеры, как и общие, чрезвычайно удобны и прекрасно обставлены, везде царят образцовый порядок и чистота. Существуют две отдельные половины — мужская и женская. Здесь также есть мастерские, где изготовляют прекраснейшие вещи, чрезвычайно изящные.
Я присутствовал при обеде женщин, а затем и мужчин; столовые прекрасные, большие и светлые.
Обед проходит в совершенном молчании. За больными присматривают и ухаживают монахини.
Я разговаривал в продолжение двадцати минут с одним очень буйным помешанным, который, однако, говорил разумно и, казалось, был человеком с большими знаниями.
Затем я увидел там француза священника, очень буйного; он весь увесился четками и угрюмо молчал; говорят, что фанатизм довел его до умопомешательства.
Выше было упомянуто о монахинях-сиделках; они француженки и сумели стать ненавистными для всех вследствие узости своих взглядов, своего властного характера и глупого фанатизма.
Говорят, что лечение шло бы несравненно успешнее, если бы эти женщины не вмешивались безо всякой надобности во все распоряжения врачей.
Говорю только то, что слышал, сам же я не мог в продолжение каких-нибудь двух часов времени составить сколько-нибудь определенного суждения об этом вопросе и даже весьма мало ознакомился с администрацией больницы.
Но я заметил нечто такое, что возмутило меня до глубины души: эти монахини позволяли себе без зазрения совести продавать в свою пользу работы больных, вместо того чтобы отдавать эти деньги родственникам несчастных. Мало того, что они продают эти работы за очень высокую цену в магазины города Рио, но еще, кроме того, устраивают в самой больнице постоянную выставку этих художественных произведений, прельщая ими посетителей и почти навязывая им эти вещи за непомерно высокую цену. Это положительно отвратительно, и я уверен, что если бы правительство знало об этом, оно наверняка запретило бы этот торг.
Выйдя из больницы умалишенных, я направился в институт глухонемых; он находился как раз на моем пути в самом Ботафаго. Мне пришлось пройти всего несколько шагов.
Это столь полезное учреждение прекрасно содержится, но, к сожалению, здесь придерживаются немецкой системы: представлять предварительно глазам больного тот предмет, название которого его хотят заставить заучить. Это имеет то неудобство, что немые могут знакомиться исключительно с теми предметами, которые можно продемонстрировать им наглядно, тогда как все остальное остается для них мертвой буквой. К сожалению, этот институт имеет весьма мало питомцев. Несмотря на все усилия и старания бразильского правительства, бразильцы весьма неохотно отдают сюда своих глухонемых детей, поскольку предубеждены против этого столь полезного учреждения глупыми толкованиями и наущениями своего духовенства и монахов.
Это тем более жаль, что директор училища — человек чрезвычайно образованный и настоящий филантроп, всей душой преданный своей трудной задаче.
Лекцию свою я читал в одной из зал народной школы. Я не знал, что в Рио публичные лекции всегда бывают бесплатными, и поступил так, как это делается в Париже. Кроме того, я был ужасно не в ударе: вот уже два дня, как я был совершенно болен, а кроме того, в том же самом помещении и одновременно со мной читалась кем-то еще одна публичная лекция, бесплатная.
Публика собиралась медленно, но все же ряды понемногу заполнялись. Ровно в шесть часов прибыл император с императрицей и со своей свитой. Благодаря его присутствию аплодисментов быть не могло. Чтение прошло холодно, безжизненно; впечатление, вынесенное мной, было крайне неприятным и тяжелым. Мало того, в известный момент мне сделалось так худо, что я вынужден был прервать лекцию, а оправившись, скомкал ее кое-как — и на этом дело закончилось.
Несколько дней спустя мой добрый приятель господин Делор вручил мне несколько сотен франков — это был чистый сбор от моей лекции за покрытием всех необходимых расходов.
Я поблагодарил его, но это была моя последняя публичная лекция в Рио.
Спустя несколько дней я принял участие в прекрасной, фантастической прогулке, если можно так выразиться. Мы ездили на Тижуку.
Нас было всего человек двенадцать, в том числе господин Виктор, редактор
Тижука — очень высокая гора, с успехом заменяющая жителям Рио Булонский лес Парижа.
Сначала мы сели в трамвай, который подвез нас к самому подножию этой горы; здесь нас ожидали коляски, запряженные четверкой прекрасных мулов. Разместившись в экипажах, мы галопом помчались в гору. Эти животные, точно крылатые, мчат во весь опор, несмотря на очень крутой подъем; впрочем, дорога здесь прекрасная, отлично содержащаяся, широкая и ярко освещенная газовыми рожками с правой и с левой стороны. По пути вам нередко попадаются маленькие деревушки; кое-где виднеются запрятанные в чаще леса виллы; все это крайне живописно и прелестно — тем более, что по обе стороны дороги лес остался совершенно девственным, никто не прилизывал, не подстригал и не уродовал его на свой лад, его оставили таким, каким он вышел из-под рук Создателя, расчистив немного вправо и влево, чтобы дать дорогу проезжающим.
На одном из поворотов наши экипажи вдруг неожиданно остановились.
— Взгляните! — обратился ко мне Делор.
Я обернулся; передо мной расстилался во всей красе залив Рио. Вид был поистине феерический, нигде я не встречал более прекрасного пейзажа.
Мы двинулись дальше все тем же аллюром. Минут двадцать спустя экипажи опять остановились.
— Ну, теперь вылезайте, — сказал доктор Курти.
— Зачем? Мне так удобно в коляске!
— Да, может быть, я вам охотно верю, но остальную часть пути нам придется проделать пешком!
— Эх, черт возьми! — воскликнул я. — Зачем нам непременно идти пешком?
— Дорога становится слишком узкой для экипажа.
— Но куда же мы, собственно, едем?
— Мы едем завтракать, друг мой! — сказал мне господин Виктор.
— Так бы мне сразу и сказали! — ответил я, смеясь и вылезая из экипажа, после чего все мы двинулись в путь по узкой лесной тропинке, извилистой и темной, как настоящая тропа индейцев.
Вдруг господин Виктор громко вскрикнул, и я увидел в двух шагах от него превосходнейшую змею, длиной приблизительно в два метра, совершенно безобидной, впрочем, породы.
Прекрасное пресмыкающееся грациозно переползало дорогу.
Сколько я ни кричал Виктору: «Оставьте это бедное животное, оно совершенно безвредно», — сколько ни уговаривал его, он не внимал мне и всячески старался изловчиться убить змею, что ему в конце концов удалось.
Он явился к нам, хвастая результатами своей охоты, но я вместо ответа достал из бумажника свою членскую карточку общества покровительства животным и объявил, что составляю на него протокол за убиение совершенно безвредного животного и приговариваю его к уплате штрафа в виде трех бутылок шампанского.
— Право, это жестоко: из-за какой-то зеленой змеи!
— Будь она хоть белая, это безразлично! — строго ответил я.
Все расхохотались.
