– У нас, ежели по-свойски, из уважения, то все можно! – сказал Гаврюшка. – И пароход проведем. И все… Завсегда жизни для вас не пожалеем, вашескородие.
– Даже республику по-свойски составили и три года держали в секрете? – спросил Оломов. – По-свойски и десять лет еще никто бы не знал?
«Если бы какому-то дураку не взбрендило в голову обвинять старателей в подготовке революции!» – подумал Телятев.
Гуси шли так низко, словно хотели сесть на пароход и устроить на нем птичий базар. Капитан проворно ринулся в рубку. Труба рявкнула трижды. Волнистый строй гусей заколебался и разбился.
– Спасибо, брат Гаврюшка! А не хотел бы пойти на службу в полицию? – спросил Оломов.
– Премного благодарен, вашескородне, даже в мыслях не было.
– Подумай. Да пособи, брат, мне. Тут надо кое-кого вывести на чистую воду.
– Это я с полным старанием.
– А ну, скажи, кто же на самом деле был у вас президентом?
– Я ведь не касаемо этого… Только в газетах слово такое вычитал, а у нас нет. Этого и не было.
Гаврюшка забормотал какую-то чушь. «Почему бы мне в полицию, – полагал он, – когда я при вольной республике был в таких чинах! Теперь меня ничем не удивишь! Хотя, конечно, там харч, аммунпция! Жалованье!»
«Все как сговорились, подлецы, – рассуждал Оломов. – Лгут!.. Какая-то круговая порука у нашего народа.»
– А может быть, ты можешь еще выше пароход поднять?
– Можно! – ответил Гаврюшка.
Осеннее солнце всплыло и улеглось на елках. Начинало припекать. По вершинам елок солнце словно двигалось к пароходу.
«Что же кисель разводить! – подумал Оломов. – И окружной какая-то размазня, медуза… Но я все чую, как полицейская собака!»
Чемодан и пальто денщик пронес в каюту. Опять летел караван. На этот раз они шли высоко, гуськом и походили в небе на столбец черных иероглифов, отпечатанный на голубой бумаге.
Оломов подумал, что, пожалуй, напоследок надо бы еще поохотиться.
«Конечно, Гаврюшка – артист, – полагал он, фыркая и брызгаясь над тазом в каюте, – нашел протоку, которая, как по щучьему велению, наполнилась водой. Хочет прощение заслужить! Так и скажу, что прощаю, но при условии, если пойдешь в полицию! Тут они все артисты собрались… Серая кобылка!»
Оломов и прежде разгонял старателей, выбиравших себе власть на приисках. «Но эти чуть ли не министров себе выбирали. А Телятев делает вид, что тут нет ничего особенного».
Машина глухо заработала. Колеса еще стояли, и пароход, не трогаясь, вздрагивал. Денщик убрал мыльную воду. На черной сетке, натянутой в окне каюты от москитов, все ярче и шире расплывалось желтое пятно солнца.
Завтракали в маленьком салоне. Крахмальной салфеткой Оломов вытер усы.
– Ну, вот и домой! – сказал довольный Телятев, наливая легкое вино. – Сегодня закончим! Может быть, где-то еще есть отдельные личности, но и те сами с голоду передохнут, если не уйдут.
Лицо окружного стало ярко-розовым, как обычно у бледных и болезненных горожан, которые вдруг попадут в тайгу в солнечные дни.
– Сотня людей, верно, разбежалась! – заметил Оломов.
– Не более десятка!.. Одна сторона реки занята бердышовской партией, а другая свободна, но, верно, обе попадут одному хозяину…
– Что же это за разгон! – перебил его Оломов. – Да нас с вами бог знает в чем заподозрить могут! Это какой-то сход волостной попросили разойтись. Разве это разгон республики! Китайцы, вон, Желтугу разгоняли, так они только русских отпустили, но честно несколько сот голов срубили своим… А может быть, несколько тысяч! А мы? Что мы, я спрашиваю вас? Старатели вышли спокойно, золото сдают сами, каторжников не оказалось, слухи о революционной агитации не подтверждаются, политических нет, самосудов не было… Мало ли что барон Корф либеральный генерал-губернатор. Мы не смеем злоупотреблять. Не нравится мне это! Обманывают нас, и мы что-то недоглядели…
Телятев посмотрел с удивлением, вытер платком пролысни и обожженное лицо. Что тут может не нравиться?
– Не в наших же интересах злобить мужиков, которые нас…
– Надо бы схватить еще двух-трех, – сказал Оломов. – В назидание. А то все это очень скучно и неестественно. Чинно разошлись. Схватили какою-то китайца с русским паспортом. Словно нет других преступников. Этакая идиллия мужицкая! Подозрительным не покажется? Не орудует ли там банда хитрецов. Скажут, не подкуплена ли полиция?
– Постойте-ка… – нелюбезно ответил Телятев и, отложив салфетку, быстро вышел, словно вспомнив о чем-то.
В маленьком салоне становилось жарко.
– Скажу вам, что я, кажется, сдал за этот месяц, – сказал Оломов, когда собеседник возвратился.
Бойка[5] подал чай.
– Полегче чувствую себя! Нет худа без добра. Так вы полагаете, что весь прииск возьмет Бердышов и
