– Как же! Ксенька все мужа седне учила, как и че сказать… Она везде суется. Все спрашивает меня, мол, ты им кто… Дочь, мол, или кто еще… Племянница…
ГЛАВА 5
– Окончилась война, – говорил Студент, идя между пеньков с Василием, – и взгляд общества на народ сразу переменился. Философы забыли, как общество кричало: «Ах, наш солдатик, ах, герой! Ах, Шипка, герои Шипки – Шейново, воины-освободители!» А теперь учат и пишут: народ – хам! Простой народ не способен к развитию. Природные рабы – славяне. Это мы с вами, Василий! Какой-нибудь выродок говорит, что мы – плебеи. Между тем у людей, которые трудятся, у людей всех народов нет и не может быть вражды друг к другу… И здесь, на Дальнем Востоке, я наблюдаю поражающие меня явления, подтверждающие всю верность современной социологии, которая прежде мало меня трогала. Мне казалось, что развитие нашего парода произойдет в далеком будущем. Я не считал народ способным на организованные и сознательные действия.
Набегал легкий душный ветерок, проносясь над рекой вдоль долины вверх по горам, заполаскивая листву на еще не закрытых тяжелых ветвях берез.
Двое мальчишек прилаживали на березе берестяную чумашку для стекающего из надреза сока.
Между пеньков двигалась и шумела разноцветная праздничная толпа. У ключа играли на гармони.
– Голову, говорят, нашли, а тела остального нет, – криком толковали бабы.
Василий понимал, бабы не только между собой говорят, сколько объявляют всем. Они больше всех нуждаются в порядке на прииске, поэтому и пускают время от времени слухи. Еще недавно кричали, что одного богородского мужика убили за кражу золота, а теперь – что внизу, на устье, спиртоносу отрезали голову и что одну гулящую бабенку привязали старательские жены к дереву, подняв ей юбки над головой, и ее заели комары насмерть, и что скоро со всеми, кто распутничает, так же поступят. Мужики догадывались, что это сплетни, что бабы стараются защитить себя и семьи. Но все невольно стали поосторожней.
– Конечно, лучше хлопнуть кого-нибудь, – хвастливо крикнул бабам Андрей Городилов. – Надо бы этим заняться, попробовать, рука не дрогнет еслиф.
– Начинаем! – суетился в толпе Котяй Овчинников.
– Погоди, вон еще народ! – отвечали из толпы.
Илья залез в ветви дерева и оглядывал прииск сверху. Кругом видны были палатки, балаганы, шалаши из корья, пологи, лодки, колодцы, штольни и разрезы. На соседний сук пониже забрался Василий. Студент пошел бродить по толпе, желая знать, достаточно ли сознательны избиратели.
– Никогда я не думал, что на прииске такое множество народа! Отовсюду лезут и едут, – сказал Вася.
Женщины несли на руках детей. Беднота сошлась, казалось, со всего Амура.
Никита Жеребцов вышел из толпы и хотел что-то сказать, но в это время на пень залез благообразный старик в поддевке и в белой косоворотке. Толпа стала стихать. Старик махнул успокоительно рукой Никите. Обращаясь к толпе, он сказал, что надо выбирать одну власть, установить порядки, правила отвода земли и назначить десятских.
– И чтобы строгая власть была, без баловства! – выкрикнул Пахом.
– А кто это такой? – заговорили в толпе.
– Это сам Голованов!
Старик держался уверенно, словно кем-то назначен был управлять выборами и распоряжаться.
– Но, может, нам к настоящей власти обратиться? – сладко и нараспев продолжал благообразный старичок, поглаживая лысину. Толпа зашумела.
– Тяни этого соловья с пня! – крикнул Налим.
Старик поглядел на него, снисходительно улыбаясь. Налим смешался и притих.
– Видно, что пожелаете свои власти! – покачал старичок головой.
– Он нам вчера про Желтугу рассказывал, какие там были порядки, – говорил за спиной Пахома женский голос таким шепотом, что слышно было по всей толпе.
Пахом оглянулся. Баба-гренадер – Ксенька Ломова стояла со своим мужем. Многие бабы стояли подле своих мужей по всей толпе, словно собрались в гости или готовились парами плясать.
Острый, вздернутый нос Ксеньки то и дело поворачивался в разные стороны. Налим потянулся что-то ей сказать. Ксенька шагнула крупным солдатским шагом. Ноги у нее длинные, в сапогах. Налим что-то сбрехнул. Ксенька покраснела, фыркнула и крупно шагнула прочь от него к мужу, который щурился, видно еще не в силах уразуметь все, что тут происходит.
Насупленный Никита Жеребцов, со сжатыми в одну черту бровями, белобрысый Городилов Андрюшка, с румянцем до ушей, опухший городской в очках и великан Котяй Овчинников держались вместе.
… Утром Никита зашел в шалаш к парикмахеру. У китайцев в артели был искусный мастер: брил, стриг, мыл голову, чистил в ушах. Никите надо было прифорситься. По праздникам у китайца кипела вода в котле и в чайнике, можно было получить намоченное в кипятке полотенце, вытереть лицо, лысину, под мышками, грудь и заплатить за все это удовольствие пять копеек, после чего парикмахер опять клал полотенце обратно в котел.
Несмотря на ранний час, у китайца уже кто-то охорашивался. Никита издали разглядел знакомую спину и лысину.
Желтугинский президент закончил бритье, встал, любезно улыбнулся и поклонился Никите.
– Почтение нижайшее! – густо сказал Жеребцов и добавил тихо: – Послано было вам с полнеющим уважением. Не то еще будет! По крайности Силина… На худой конец!
Голованов испуганно покосился.
