казалось, излучал прямоту и добродушие, роста был высокого, сложения красивого и сильного, словом, он казался на вид одним из тех могучих горцев, которые нравятся потому, что честны и располагают к себе с первого взгляда.
Человек этот смело подошел к графу и остановился в двух шагах от него, поклонился со смесью уважения и добродушия и ждал, не говоря ни слова, когда графу угодно будет заговорить.
— Ого, — дружески сказал ему вполголоса последний, — вы не замедлили ответить на мой призыв, любезный Конрад, поторопились же вы, ей-Богу!
— Вы приказали мне торопиться, и я, по обыкновению, повиновался вам, любезный Отто, — просто сказал тот, кого граф назвал Конрадом.
— И я благодарю вас, Конрад, — ласково продолжал граф, — впрочем, я давно знаю, что вы верный друг.
Конрад ответил поклоном и весело улыбнулся. Граф продолжал:
— А что пруссаки?
— Не знаю, право, что вы им сделали во время сумасбродной выходки вашей в эту ночь, — ответил молодой человек со смехом, — но верно то, что они взбеленились, просто неистовствуют, честное слово!
— В самом деле? — вскричал граф с довольным видом.
— Должно быть, вы сыграли с ними штуку прескверную.
— Я? Ничуть! Втерся я к ним просто для того, чтобы сделать одно честное дело. Мне нужно было отомстить одному из бесчисленных их шпионов, который при этом был и личный мой враг. Я имел удовольствие проколоть его шпагой насквозь и уложить на месте.
— А, так вот это что! Я объясняю себе теперь их ярость. Черт возьми! Убить их шпиона, да еще какого!
— Так вы знаете, о ком речь?
— Еще бы! Достаточно прокричали они имя его на все лады, только и говору было, что о Поблеско!
— Тем лучше, если они оплакивают его так горько, это доказывает, как хорошо я сделал, что убил.
— Гм! — возразил Конрад, покачав головой. — Я разделял бы ваше мнение, если б вы действительно убили его.
— Как! Если б действительно убил? — вскричал граф. — Что вы хотите сказать, любезный Конрад?
— Только то, что вы поторопились; не довольствоваться одним ударом следовало вам, но раздавить каблуком вонючую гадину, а то…
— А то?
— Хотя он и ранен, но жив и, вероятно, скоро опять будет на ногах.
— Ей-Богу! Если так…
— Это, верно, ручаюсь вам.
— То мы начнем снова, вот и все, в первый же раз, когда мы очутимся лицом к лицу, я убью его, клянусь Богом!
— Желаю от всего сердца.
— А пруссаки что?
— Не имея возможности мстить людям, так как жители дома спаслись бегством и оказался там один старик, которого вы, должно быть, нечаянно оставили за собой, и он этим воспользовался, чтоб подать раненому пособие и возвратить его к жизни…
— Так это старик анабаптист такой осел? — перебил граф.
— Не знаю, анабаптист ли этот старик, но вы ему обязаны, что враг ваш еще находится в живых.
— Я не могу на него сердиться за это, он повиновался весьма похвальному чувству сострадания.
— Так вот вы как принимаете это? Значит, и говорить больше нечего. Пруссаки, которые жаждали излить ярость свою на чем-нибудь, начали с грабежа дома и, когда все было вынесено, подожгли его, по свойственной им привычке.
— Бедный трактирщик! Но этому бедствию я помогу, насколько в моей будет власти. Продолжайте, любезный друг.
— О! Я кончил. После этих двух подвигов скорее разбойников, чем солдат, пруссаки ушли, взяв с собою и раненого, и старика, который по странной случайности попал к нему в сиделки.
— Очень хорошо! А по какому направлению удалились они?
— Этого я не знаю, по крайней мере, в настоящую минуту, не менее чем в два часа мы уже будем извещены: я послал им вслед двух из самых лучших разведчиков.
— Очень хорошо. Выслушайте меня теперь с величайшим вниманием, любезный Конрад, мне надо поговорить с вами о деле чрезвычайно важном.
— Я знаю, о каком деле вы хотите говорить, — со смехом возразил тот, — напрасно вам и трудиться излагать его, любезный Отто, оно уже исполнено.
— Как исполнено? — вскричал граф в изумлении. — Вы ошибаетесь, друг мой, знать вам невозможно…
— Извините, любезный Отто, повторю снова, что знаю все, и не хуже вашего; не приходите в такое сильное изумление, дело просто. Пока вы беседовали с графинею де Вальреаль, я без всякого намерения стоял, притаившись за лачугой, перед дверью которой вы находились. Я подкрался так близко на случай, что вы захотите дать мне приказание, вот мне и пришлось волей-неволей выслушать всю последнюю часть разговора. Я понял, что речь идет о неотлагательном деле и времени терять нельзя; простите, если я поступил нехорошо, но я взял на себя распорядиться надлежащим образом: уже минут двадцать назад десять человек из моих отправились беглым шагом и, по всему вероятию, теперь уже в деревне. Если я был не прав, любезный Отто, я приму ваш выговор с покорностью, но повторяю, я имел в виду поступить к лучшему.
— Упрекать вас в том, что вы предупредили мои приказания в таком важном случае! — с живостью вскричал граф. — Возможно ли, любезный Конрад? Напротив, вы заслуживаете похвалы. Благодаря вам выиграно столь необходимое нам время.
— Это и есть мое единственное оправдание, итак, все к лучшему.
— Бесспорно, нельзя было поступить умнее.
— Тем лучше, — ответил он, весело потирая руки, — перейдем теперь к другому. Какие вы мне дадите инструкции?
— Все наши люди налицо?
— До последнего человека, кроме разведчиков, конечно, которым поручено наблюдать за этими разбойниками в остроконечных касках.
— Никому не позволяйте удаляться ни под каким предлогом, мы должны быть вдвое осторожнее и ожидать всего.
— Будьте покойны. А инструкции, какие же будут?
— Все одни и те же — если я позову вас, помните, что никто не должен быть узнан. Наша задача — полное самоотвержение, нам надо сохранять совершенную свободу действий, а для того не быть узнанными никем из наших друзей.
— Ваша воля будет исполнена. А если вы не позовете нас?
— Оставайтесь невидимыми, что бы ни случилось, и следуйте за нами на расстоянии пистолетного выстрела.
— Решено, других приказаний не будет?
— Только одно: как скоро вернутся ваши разведчики, немедленно дать мне знать о направлении, принятом пруссаками.
— Положитесь на меня, любезный Отто, это будет сделано.
Они крепко пожали руку друг другу; Конрад юркнул в кусты, где и скрылся из виду, а граф фон Валькфельд, закурив вновь свою сигару, лениво вышел на прогалину, как будто гулял.
Там все казалось в прежнем положении, то есть спутники его бегства продолжали спать сном мертвым.
Граф в задумчивости подошел к лачуге и прислонился к стене плечом; он скрестил руки, опустил голову на грудь и углубился в свои мысли, по-видимому, невеселые, однако не упускал между тем из виду заботы о
