— Как вы могли пробраться сюда незамеченные нами?
— Мы прибыли в этот дом за три четверти часа до вас; трактирщик, по просьбе дамы, скрыл нас в погребе, где мы и оставались долго.
— Стало быть, вы слышали все, что происходило в этой зале?
— Не только слышал все, но и видел.
Офицеры переглянулись значительно.
— Отчего же вы не ушли с этою дамой? — продолжал капитан.
— Из человеколюбия я не мог оставить несчастного раненого без помощи.
— Вы знаете его?
— Нет.
— Имя его вам неизвестно?
— Я вам сказал уже, что не знаю его.
— Каким образом были умерщвлены эти два человека?
— Они умерщвлены не были.
— Как! Вы осмеливаетесь это утверждать пред этим трупом и в присутствии умирающего? Вы лжете!
— Я вам сказал, что в жизнь свою не говорил лжи, эти два человека умерщвлены не были.
— Как же все произошло, если вы знаете?
— Знаю, я был при этом.
— Говорите.
— Тот, что ранен, поссорился с другим неизвестным мне человеком, пришедшим немного после него, оба обнажили шпаги и стали драться, да простит им Бог такое большое преступление. Пока они бились, тот, что лежит там мертвый, подкрался сзади к одному из противников и хотел убить его; тогда трактирщик, который скрывался под столом, вскочил на ноги, бросился на того человека и убил его, вот как все произошло.
— Кто ранил человека, который лежит там?
— Тот, с кем он бился.
— Куда девался этот человек?
— Он ушел.
— Один?
— Нет, с дамой, трактирщиком и его семейством.
— Когда вы в первый раз упомянули о даме, которой служили проводником, вы назвали ее путешественником.
— Действительно, назвал.
— С какой стати вы употребили это выражение по поводу женщины?
— Потому что дама перед выходом из моего дома, чтоб идти сюда, сочла нужным из предосторожности надеть мужское платье.
— Ага! В каком же она платье?
— В здешней крестьянской одежде.
— Дама эта молода и прекрасна, не правда ли?
— Она молода, но прекрасна ли, не знаю, я не посмотрел на нее.
— Когда она просила у вас приюта вчера вечером, она была одна?
— Нет, кажется, я уже говорил, что ее сопровождало несколько человек.
— Что это за люди?
— Дамы и прислуга.
— Мужская?
— Да, слуги.
— А ночью, когда шла сюда, она была одна с вами?
— Нет, двое вооруженных слуг шли впереди. — Офицеры опять переглянулись.
— Итак, — продолжал капитан, — друзья этой дамы остались в вашем доме?
— Остались.
— И теперь должны быть там?
— Я знать не могу, что у меня в доме делается в мое отсутствие.
— Правда, мы удостоверимся в этом. Вы подтверждаете, что все, сказанное вами, в точности справедливо?
— Вполне.
— Хорошо, мы скоро увидим это; горе вам, если вы солгали!
Старик улыбнулся презрительно, но не ответил.
Довольно долго офицеры совещались между собою вполголоса, потом капитан обратился снова к анабаптисту, который оставался холоден, невозмутим и неподвижен.
— Вы говорите, что ваша деревня на площадке Конопляник? — сказал он. — Далеко ли она отсюда?
— В трех милях лесными тропинками.
— Что вы называете лесными тропинками?
— Дорожки, проложенные горцами.
— Удобны они?
— Едва проходимы.
— Гм! Есть же, вероятно, дороги и поудобнее?
— Есть, но надо делать бесчисленные обходы, и расстояние, таким образом, становится вдвое больше.
— Все равно, дороги эти вам известны?
— Известны.
— Они безопасны, широки, хорошо устроены?
— Превосходны.
— Хорошо, вы поведете нас этим путем к Коноплянику, куда мы намерены отправиться.
Старик покачал своею белою головой.
— Нет, — сказал он решительно, — проводником я вам служить не буду.
— Почему, негодяй?
— Потому что это было бы изменою и я навлек бы смерть, грабеж и пожар на родные пепелища и соседей по деревне.
— Дер тейфель! — вскричал капитан, с гневом ударив по столу кулаком. — Я сумею принудить вас!
— Попробуйте, — спокойно ответил анабаптист.
— Как смеете вы, презренная тварь, не подчиниться мне?
— Я человек мирный и никогда не боролся с кем бы то ни было, но я француз и скорее умру, чем изменю моей родине.
— А вот увидим, вы скоро запоете на другой лад.
— Не думаю, я слишком стар, чтобы из страха смерти пытаться купить предательством немногие дни, которые мне суждено еще прожить; ни ваши угрозы, ни пытки не заставят меня пособничать вам. Я в ваших руках, сопротивление бесполезно, вы можете убить меня, если дозволит Господь, но изменника из меня вы не сделаете.
— Доннерветтер![4] — вскричал яростно капитан Шимельман.
В эту минуту полковник, который обходил посты и разослал во все стороны людей, чтоб напасть, если возможно, на след беглецов, вернулся в залу с спесивым видом, отличающим прусских офицеров и мелких дворян.
Увидав его, капитан замолчал, все офицеры встали и стояли неподвижно, держа руку под козырек.
— Что тут происходит? — спросил он. — Ihr verfluchte Hunde![5] На поле вокруг слышно, как вы ругаетесь, точно язычники. Отвечайте вы, капитан Шимельман, и коротко, время не терпит.
