Мишель обратился к Ивону.
— Да, — ответил молодой офицер на безмолвный вопрос, — я нашел этого человека в обмороке под опрокинутой тележкой. Должно быть, пруссаки сильно избили его и, не подоспей я вовремя, доконали бы. Он в таких трогательных выражениях стал умолять меня о помощи, что я не мог, ей-Богу, устоять, он же приходится мне и земляком в некотором роде. Итак, я велел положить его в тележку и привез с собою в лагерь.
— Гм! Какого это рода человек? — спросил Мишель, нахмурив брови.
— Да еврей в полном смысле слова, — ответил Ивон улыбаясь.
— Где он?
Приподняли верх тележки, в ней не оказалось никого.
— Он где-нибудь поблизости, — заметил Людвиг, — желаете вы видеть его, командир?
— Да, сам не знаю почему, но еврей этот не внушает мне доверия, хотя я лично не знаю его.
— Вид у него честный.
— Не спорю, но все-таки желаю допросить.
— Это легко, я сейчас прикажу отыскать его и привести к вам.
— Пожалуйста, любезный Людвиг, вы знаете, какую осторожность мы должны соблюдать.
— Да, да, командир, это справедливо. Куда привести жида?
— Сюда, к его тележке, где мы и выждем его. Только смотрите, не грозить ему и не прибегать к насилию.
— Будьте спокойны, командир. Слышите, — обратился он к вольным стрелкам, — пусть двое из вас отправятся отыскивать еврея, надо привести его сюда.
Два человека тотчас отделились от группы и быстро удалились исполнять приказание командира.
ГЛАВА XXII
Здесь Мишель остается один при своем мнении
Недолго прождал Мишель; минут через десять самое большее волонтеры вернулись с человеком, которого им поручено было отыскать, они разговаривали с ним очень дружелюбно.
Молодой командир всмотрелся с пристальным вниманием в человека, который подходил к нему с самым спокойным видом.
Этот загадочный для него субъект был высокого роста, сухощав и несколько сутуловат, вероятно от привычки сидеть за конторкой; его тонкие, правильные черты, высокий лоб, черные живые глаза, волосы с примесью серебристых нитей, падавшие почти до плеч, римский нос, немного большой, но с великолепными зубами рот — все придавало ему наружность положительно красивую, если б на толстых и красных губах не было постоянной двусмысленной улыбки, которая одинаково могла быть приписана и насмешке, и веселости, и если б глаза его, с бегающим и пытливым взором, не скрывались почти постоянно очками с круглыми стеклами в черепаховой оправе.
Впрочем, он был тщательно выбрит, бакенбарды в виде треугольников обрамляли его лицо, и одежду свою из тонкого сукна и хорошего покроя он носил с изящною свободой, свидетельствовавшей, что он должен принадлежать финансовой аристократии Эльзаса; разноцветная розетка красовалась в его петлице.
Словом, кто бы ни был этот человек, он не мог быть, так сказать, встречным и поперечным.
Таков был результат наскоро сделанных наблюдений Мишеля. В них не оказывалось ничего невыгодного для предмета их, однако общее впечатление на Мишеля было неблагоприятно. Он безотчетно, по какому-то внутреннему внушению, почувствовал к этому человеку непреодолимую антипатию, холод в сердце, нечто необъяснимое, как ощущение при виде змеи.
Когда неизвестный подошел шага на два или на три к офицерам, он остановился, раскланялся с изысканной вежливостью и сказал тихим, заискивающим голосом:
— Если не ошибаюсь, господа, вы начальники храбрых вольных стрелков, которым я обязан жизнью.
— Да, — ответил Людвиг, — вот наш главный начальник, — прибавил он, указывая на Мишеля.
Незнакомец поклонился Мишелю.
— Я рад, что меня привели к вам, — сказал он, — надежда увидеть вас в вашей главной квартире заставила меня отойти от моей тележки; я жаждал выразить вам благодарность, которой исполнено мое сердце, за громадную услугу, великодушно мне оказанную.
— Разве жизнь вам так дорога? — спросил Мишель с легким оттенком иронии.
— О! Милостивый государь, — возразил неизвестный со своей двусмысленной улыбкой, — жизнь я, пожалуй, не столько ценю; мне надо было отстаивать и сохранить нечто драгоценнее жизни.
— Драгоценнее жизни? Что же это? Не честь ли, быть может? — спросил Мишель.
— Нет, состояние, — возразил незнакомец, поклонился с довольным видом и тщательно протер стекла своих очков.
— Правда, — сухо сказал Мишель, чуть заметно пожав плечами, — состояние имеет большую цену в глазах некоторых людей.
— Состояние все, милостивый государь, потому что доставляет все, что можешь желать, почести, уважение, наслаждения всякого рода…
— Положим, — коротко перебил Мишель, — я готов допустить это, но, если позволите, мы бросим такие… общие рассуждения, чтоб заняться вопросом поважнее.
— Нет ничего важнее денег, — отчетливо произнес незнакомец.
— Этот молодец, — шепнул Отто на ухо Мишелю, — жаднее, видно, всего Ефраимова племени, взятого вместе, даю голову на отсечение, что он величайший ростовщик всего израильского народа.
— Быть может, — ответил Мишель тем же тоном и прибавил, обращаясь к незнакомцу с некоторой резкостью: — К делу, милостивый государь, не будем терять драгоценного времени на пустые слова, мы здесь не для того, чтобы отличаться остроумием.
— Позвольте вам заметить, — возразил неизвестный, кланяясь с изысканной вежливостью, — что не я перевел разговор на эту тему, я только отвечал на вопросы и, желая вас видеть, одну имел цель — поблагодарить за услугу, оказанную мне так вовремя. Считая это долгом, я и вышел из своей тележки отыскивать вас, как имел честь докладывать. Теперь же я готов отвечать, как подобает благородному человеку, на все вопросы, какие вам угодно будет сделать.
— Очень хорошо. Итак, вы говорите, что соотечественник нам?
— Не позволите ли вы мне, во избежание допроса, часто тяжелого для обеих сторон, познакомить вас с собою в нескольких словах? Ведь мне нечего скрывать, я и буду говорить с полной откровенностью. Если б какая-нибудь часть моего рассказа случайно показалась вам темною, я поспешу снабдить вас всеми необходимыми объяснениями, к тому же я представлю вам доказательства в подтверждение моих слов. Рассказ мой будет короток, — прибавил он с двусмысленною своею улыбкой, — и потому не много отнимет у вас драгоценного времени.
— Хорошо, говорите, мы слушаем.
— Господа, — начал незнакомец с вежливым поклоном всем троим слушателям, — мое имя Иаков бен Израиль Дессау. В середине века семейство, из которого я происхожу, после разного рода превратностей, которые пересказывать долго, нашло, наконец, верное убежище в Дессау и приняло, по обычаю наших единоверцев, дабы избегнуть всякого смешения имен, очень немногочисленных, как вам, вероятно, известно, у израильтян, от этого города Германского Союза свое прозвище, которое и сохранило. Этим обычаем объясняется, что много евреев носят имена городов, деревень, гор и даже рек.
— Стало быть, вы немец?
— Извините, француз и добрый патриот в придачу, могу вас уверить.
— Однако то, что вы сейчас сказали…
— Вовсе не доказывает, чтоб я был немец. Позвольте мне объясниться, и вы скоро увидите это сами.
— Говорите же, если так.
