— К вашим услугам, командир.
— Постойте, теперь шестой час, а вы шли добрую часть ночи.
— И странными дорогами, командир, доложу я вам. Не правда ли, старикашка? — обратился он к Тому, лаская собаку, которая лежала между его ног и грелась у огня.
Том поднял голову и помахал хвостом.
— Вот видите, командир, не я заставляю его говорить это.
Мишель улыбнулся и приласкал собаку. Потом он ударил кулаком по столу и крикнул:
— Паризьен!
Дверь отворилась немедленно, и в ней показался зуав.
— Здесь, командир, — сказал он.
— Видишь ли, мы с Оборотнем проголодались, не можешь ли ты дать нам чего-нибудь поесть?
— И готовить не понадобится, командир, — ответил зуав, — похлебка сварена, и товарищи завтракают. Я могу принести вам супу с куском говядины, хлеба или сухарей, на выбор, вина и кофе. Хорошо ли так будет?
— Отлично, принеси всего этого и не забудь захватить свою порцию, ты составишь нам компанию.
— Вы меня смущаете, командир, но я принимаю с радостью.
Он отдал честь и мгновенно исчез.
Отсутствие его, однако, длилось не долго, он почти тотчас вернулся со всем, что обещал принести.
— Вот кушанья, — объявил он, симметрично расставляя на столе блюда, — что же касается напитков, то они здесь, в шкафу. Когда мы дойдем до них, то я сбегаю за кофе; я оставил его у огня, чтобы он не остыл — холодный кофе сущий яд для солдата, которому всегда требуется погреть и глотку и ружье.
— Ну, садись, болтун.
Они сели к столу и набросились на еду.
— Славная вам пришла мысль, командир, — сказал Оборотень, — мы с Томом натощак со вчерашнего утра.
Когда первый голод был утолен и принялись за сыр, командир обратился к Оборотню:
— Теперь, любезный друг, полагаю, пора бы вам рассказать свою одиссею.
— Рассказать что, командир? — переспросил контрабандист с полным ртом.
— Виноват, обмолвился, — ответил Мишель, — я хотел сказать: ваше путешествие.
— А! Это я понимаю. С начала начинать, командир?
— Еще бы, черт возьми! Я хочу все знать.
— Итак.
— Постой минутку, Оборотень, — перебил Паризьен, — я схожу за кофе. Нет лучшей приправы для занимательной истории, не так ли, командир?
— Ну, да, только торопись, болтун! — вскричал тот смеясь.
Паризьен не заставил себе повторить этого, в пять минут кофе с коньяком был на столе и собеседники пили его маленькими глотками, куря сигару или трубку.
— Вот и готово, — сказал Паризьен, садясь, — начинай теперь, когда угодно, с позволения командира.
— Я имел честь докладывать, — приступил Оборотень к своему рассказу, взглядом испросив разрешения Мишеля, — что было поздно, когда я ушел, ночь глядела в глаза. Хотя скоро должен был взойти месяц, я все-таки поспешно направился к самому кратчайшему спуску с горы, чтоб не захватила меня ночная мгла, прежде чем я достигну равнины. Однако первым моим делом было тщательно сложить ружье и все мои принадлежности солдата в тайник, где я бы мог найти их опять в сохранности. Потом я срезал себе здоровую палку, чтоб она служила мне и тростью, и оружием, смотря по обстоятельствам, и живо стал спускаться по крутому скату горы. Прошло добрых три четверти часа, когда я наконец очутился в долине. С той стороны, где я сошел, мне оставалось всего две мили до Кольмара. На мое горе, уже смеркалось, и необходимо было спешить, чтоб поспеть, пока не заперты ворота. Пешком, и без того уже измученный трудными переходами, я не мог надеяться, чтоб мне это удалось, но все же не колеблясь, пустился беглым шагом что было мочи.
— Так-то так, — заметил Паризьен, — но сил, верно, хватило не надолго, старина.
— Как раз угадал, дружище. Уже я чувствовал, что скоро не в состоянии буду передвигать ноги, когда, на мое счастье, догнала меня телега, колеса которой уже несколько времени стучали позади меня по булыжной дороге. Крестьянин, ехавший в телеге, первый заговорил со мною и предложил сесть с ним. Нужно ли говорить, что я с восторгом принял предложение? Этот крестьянин, добрый человек, ненавидел пруссаков. Пожалуй, он и догадался, что относительно меня что-то неладно, но виду не показал и не сделал мне ни одного вопроса. У городских ворот, когда его спросили, кто я, он ответил, подмигнув мне:
«Это мой кузен Гепар, будь вам известно».
Когда же мы проехали три-четыре улицы, он остановил лошадь, дал мне сойти и сказал, пожимая руку:
«Прощайте, земляк, желаю вам успеха. Идите обделывать ваши дела, но остерегайтесь остроконечных касок, они злее рыжих ослов».
Тут он расхохотался, стегнул свою кобылу и, крикнув во все горло: «Ну, ты, Августа, скверная тварь!» — ускакал во весь опор. Вот как я прибыл в Кольмар.
— Начало не худо, — заметил Мишель с веселою улыбкой.
— Вот что называется посчастливилось, — подтвердил Паризьен, налив себе рюмку коньяку.
Оборотень хлебнул глоток кофе, щелкнул языком, раскурил погасшую трубку, подлил порядочную дозу коньяку в свою чашку и продолжал рассказ в следующих выражениях:
— Я не заплакал, оставшись, таким образом, один посреди улицы. Благодаря Богу, город мне знаком и друзей у меня там не занимать. В пять минут я уже отыскал, что мне было нужно, и находился в полной безопасности в доме честного торговца мелочными товарами, с которым до войны не раз имел выгодные дела. Я только назвался ему сквозь дверь, как он поспешно отпер ее и принял меня с распростертыми объятиями. Я плотно поужинал, лег и без просыпу спал до утра. В восемь часов я был уже на ногах и простился с моим хозяином, который настойчиво удерживал меня, но я боялся присутствием моим подвергать его опасности. Итак, я немедленно отправился собрать сведения, за которыми пришел. После трех часов ходьбы и расспросов я успел-таки узнать кой-что, но, к сожалению, не все, что желал. Сведения мои хотя и не полны, как вы сами увидите, но верны, можете на это положиться.
— Хорошо, хорошо, но посмотрим, что же это за сведения, — сказал Мишель с оттенком нетерпения.
— Вот они, командир. Дессау очень известен в Кольмаре, где пользуется самой лучшей славой. Его считают чрезвычайно богатым и вполне преданным Франции. По вступлении в Кольмар, пруссаки нашли в нем самого упорного противника притеснений и гонений, которыми они по своей привычке терзали жителей. Дессау всегда восставал против них и не раз имел с ними стычки, но никогда не уступал. Они питают к нему неумолимую ненависть и каждый раз, как представляется случай, поступают с ним гнусно; словом, нет человека, который не был бы уверен, что они ненавидят его изо всей мочи. Он же достойный и превосходный человек, преданный Франции и обожаемый бедными, потому что много делает добра и благородно тратит средства, приобретенные трудом.
— Это чудный портрет, если похож, — сказал Мишель, прикусив губу.
— Он должен быть точен, — уверил Оборотень со своей насмешливой улыбкой, — люди, которых я расспрашивал, далеко не подозрительны.
— Все ли теперь? — спросил молодой человек с очевидным нетерпением.
— Нет еще, командир, вы же угадываете, что я желал увидеть такого почтенного гражданина.
— Как же это возможно, когда он здесь? — вскричал Паризьен.
— Продолжайте, — сказал Мишель улыбаясь.
Оборотень взглянул насмешливо на Паризьена и пожал плечами.
— Ты, видно, еще зелен, — сказал он.
— Что, что такое? — вскричал Паризьен, раздосадованный таким эпитетом.
— Молчи! — повелительно сказал Мишель. — Ну что же, видели вы его, Оборотень?
— Невозможно было.
