Капитан Ватан вполне разделял его мнение, а Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе, чувствуя, что земля уходит у них из-под ног, только и ждали, как бы стать поскорей в ряды армии де Рогана, где их уже никто не отыщет.
Решили следующее: на рассвете солдаты Ватана и Тунеядцы Клер-де-Люня должны были выехать из города не больше как человека по три через разные заставы и соединиться в маленьком городке Гискаре.
— Там никто и вниманья на нас не обратит, — сказал капитан, предложивший его, — а оттуда мы отправимся окончательно в Компьен, где расходятся дороги по всему королевству.
Граф дю Люк прибавил только, чтоб мадмуазель де Сент-Ирем непременно освободили до их отъезда из Парижа.
— Теперь, — продолжал капитан, — мы знаем каждый свое место, и нам остается только отправиться по назначению. Вы, граф, перейдя мост, остановитесь у Бронзового Коня и три раза снимите шляпу; около вас сейчас же соберется пятьдесят человек, которые скажут вам пароль. Я за них отвечаю, как за себя самого… В четыре часа утра, — прошептал он на ухо Оливье, — я жду вас с лошадьми у Монмартрских ворот. Они разошлись.
— Да! — проговорил про себя капитан. — Я знаю, где найти своих молодцов; они не тронутся с места, пока не увидят меня; но мне надо кое-что еще разузнать.
Он отправился к реке; там у плота стояла лодочка. Капитан прыгнул в нее, лег на спину и оттолкнулся от берега.
— Жаль, что нельзя заснуть, — посетовал он, — а хорошо бы.
Новый мост представлял в это время преоригинальную картину.
Ночь была тихая, безоблачная, по берегам ни души; окутавший их сумрак только кое-где расступался, давая место беловатым, светлым полосам от луны и звезд.
На самом же мосту кипела жизнь. От зажженных факелов на небе стояло целое зарево; со всех сторон слышались крики, смех, бестолковая, шумная музыка у всех фокусников, стук алебард, которым дозорные отгоняли народ с середины моста; в довершение этого гвалта гудели колокола Нотр-Дама и других церквей города.
Скоро должна была начаться процессия. Невдалеке от капитана послышался легкий шум.
— Это, похоже, наши, — подумал он и стал прислушиваться.
Действительно, из-за Бронзового Коня по скользким ступеням, которые шли к площадке Нового моста, спускались какие-то люди в надвинутых на глаза шляпах, закутанные в плащи. На площадке они столпились и молча раскланялись друг с другом. Разглядеть их капитан не мог, но ясно слышал, что они говорили.
— Ну, что? — спросил один.
— Все идет хорошо, — отвечал другой. — Все приказания точно выполнены; могут когда угодно начать праздник.
— А дело с дю Люком?
— Не удалось. Бедняги, пришедшие с мадмуазель де Сент-Ирем, все перебиты.
— А сколько же их было?
— Человек пятьдесят, кажется.
— Молодцы! Но куда девалась мадмуазель де Сент-Ирем? Не убили ее, надеюсь?
— Нет! Ее увезли.
— Ну, это ничего! Мадмуазель де Сент-Ирем слишком хороша, чтоб не привыкнуть к таким случайностям.
— Шевалье, вы забываете, кому и о ком так говорите.
— Я думаю, граф, что теперь неудобно называть друг друга по имени и титулу.
— Благодарю за напоминание, но мы возобновим этот разговор в более удобном месте.
— Хорошо, окажу вам эту честь.
— Милостивый государь.
— Господа, господа! Что за споры о пустяках в такое время! Именем короля, прошу вас замолчать!
Спорившие поклонились и замолчали.
— Ну, времени терять нечего, — сказал тот, который их унял, — процессия выходит теперь из Сен- Жермен-Л'Осерруа; меньше чем через двадцать минут она будет на мосту. Не лучше ли было бы нам последить за нашими партизанами?
— Они все на местах и ждут только сигнала.
— Хорошо, я подам его, когда будет нужно.
— А скажите кстати… что, надо всех убивать… и детей, и стариков, и женщин?
— Помните, — был строгий ответ, — что в бунтах больше всего мешают женщины, старики и дети; они бросаются на колени, просят, плачут и заставляют иногда щадить мятежников. Но в приказах его величества, заботящегося о благе государства, сказано, чтоб не щадить никого; следовательно, всякая пощада будет нарушением королевской власти. Убивайте всех! Король не может ошибаться. Щадя бунтовщиков, вы делаетесь их сообщниками.
— Я буду повиноваться, отец мой!
— Без названий! Пора! Остается всего несколько минут.
— Позвольте, если не ошибаюсь, здесь нас слушает кто-то посторонний.
— О! Посмотрим.
Сказавший это взял из-за пояса пистолет и прицелился в лодку, на дне которой лежал капитан.
— Эй, приятель или кто бы вы ни были! — крикнул он. — Причаливайте, если не хотите, чтобы я в вас выстрелил!
Капитан вскочил на ноги.
— Что вам угодно? — очень любезно спросил он.
— Нам угодно, чтоб вы скорей причаливали.
— С удовольствием; очень рад быть в таком приятном обществе.
Капитан одним прыжком очутился между дворянами и развязно поклонился.
— Что вы делали в этой лодке?
— Катался.
— Как?.. Лежа на спине?
— Я мысленно летал в облаках. Я философ-эклектик.
— И шутите вместе с тем?
— Как все люди, испытавшие жизнь и торопящиеся смеяться над ней, чтоб не плакать.
— Но кто же вы такой? Как ваша фамилия?
— По какому праву вы меня об этом спрашиваете? Ведь вы сами надели маску, чтоб не быть узнанным? Вы очень нелогичны!
— Не о логике речь, — сердито вскричал замаскированный, — а о виселице!
— А! Это прескверный род смерти; я бы на вашем месте не выбрал его.
Все расхохотались.
— Я не о себе, а о вас говорю.
— Ах, обо мне! Это другое дело. Извините, милостивый государь, я вашего желания не могу исполнить и не скажу вам своего имени.
— Так вас повесят!
— О! Скоро же вы выводите свои заключения; да с какой же стати вы относитесь ко мне, как к разбойнику? Совершенно не зная меня, вы без обиняков хотите меня повесить и еще в претензии за то, что мне это не нравится.
— Ошибаетесь, капитан, мы хорошо вас знаем, — произнес, подходя, другой замаскированный.
— А! В таком случае вы должны знать, что меня запугать угрозами трудно.
— Любезный капитан, вы прежде всего человек умный и лучше, чем кто-нибудь, понимаете, что в иных обстоятельствах надо уступать силе. Времени нам терять некогда; скажите откровенно: за кого вы? За короля или за реформу?
— Положа руку на сердце, должен вам по совести сказать, что мне на это очень трудно ответить.
— Как так?
