— Будем говорить откровенно, — сказал он наконец, — неужели же вы действительно не поняли, почему я действовал по отношению к вам подобным образом?
— Клянусь вам, не понимаю!
— Странно. В таком случае извините меня, в свою очередь, граф, но я был о вас совершенно иного мнения.
— Простите, но я совсем не понимаю вас.
— Вам не ясно, почему я, генерал и военный губернатор штата Соноры, поддерживал так горячо ваше прошение у президента?
— Но…
— Вы не угадали, — продолжал генерал, — почему я требовал, чтобы ваши спутники были хорошо вооружены и организованы по-военному?
— Мне кажется…
— Вы не поняли, почему я предоставил вам такие права, как если бы вы были главнокомандующим? Полноте, граф, вы шутите или желаете просто превзойти меня хитростью.
Произнеся эту фразу с некоторым волнением, на этот раз вполне искренним, генерал встал с кресла и большими шагами начал ходить по кабинету.
Граф внимательно слушал, не спуская глаз со своего собеседника. Когда генерал кончил говорить, граф отвечал:
— Генерал, теперь я могу сказать вам, что мне все понятно.
— Говорите.
— Я понимаю, что мексиканское правительство слишком слабо, чтобы вернуть обратно территории Планча-де-Плата, которые по его небрежности попали в руки индейцев, и желает, чтобы это сделали иностранцы за счет барышей, которые им может доставить экспедиция. Я понял, что мексиканское правительство, чувствуя себя не в силах защитить жителей Соноры от набегов апачей и команчей, было бы очень радо, если бы иностранцы взяли на себя рискованную и опасную обязанность сдерживать свирепых грабителей в границах их земель. Наконец, я понял, что генерал дон Себастьян Гверреро, чью жизнь, как и жизнь его дочери, я имел счастье спасти, и который сохранил об этом такую глубокую благодарность, поспешил, в свою очередь, воспользоваться случаем оказать мне услугу своим могущественным влиянием для достижения того, чего я так долго и тщетно добивался. Вот все, что
— А! Это все?
— Разве я ошибся?
— Может быть.
— В таком случае, будьте так добры, генерал, объяснить мне то, чего я не понял.
— Зачем? Теперь это, пожалуй, будет уже слишком поздно, — отвечал генерал, бросая на своего собеседника странный взгляд.
— Почему же?
Дон Себастьян подошел к графу и остановился прямо против него.
— Потому что, — сказал он, — мы никогда не поймем друг
друга.
— Вы думаете, генерал?
— Я в этом уверен. Хотите, чтобы я вам объяснил?
— Пожалуйста.
— В таком случае, senor conde, слушайте! Вы человек умный, воспитанный, богато одарены природой.
— Генерал, помилуйте!
— Я вовсе не льщу вам, граф, а говорю одну правду. Но несмотря на то, что вы в совершенстве владеете испанским языком, вы все-таки не настолько прониклись духом мексиканцев, чтобы мы когда- нибудь могли понять друг друга.
— А! — произнес граф, не прибавив больше ни слова.
— Не правда ли? На этот раз вы, надеюсь, прекрасно поняли истинный смысл моих слов?
— Может быть, генерал, — отвечу вам, употребляя ваше же собственное выражение, сказанное минуту назад.
— Очень хорошо. А теперь, мне кажется, нам уже не о чем больше говорить с вами.
— Всего только несколько слов.
— Говорите.
— Что бы ни случилось, — начал Луи, — но, выйдя из комнаты, я не буду помнить ни одного слова из того, о чем мы говорили здесь.
— Как хотите, граф, но мы и не говорили ничего такого, чего не могли бы повторить перед другими.
— Это так, но другие могут понять ваши слова иначе, чем я. Ваши слова можно ведь истолковать и в дурную сторону.
— О! Разговор у нас был самый невинный!
— В самом деле. Надеюсь, генерал, что мы с вами все-таки расстанемся не врагами.
— А чего ради нам с вами враждовать, дорогой граф? Напротив, я желал бы, чтобы наше знакомство, так счастливо возобновленное сегодня вечером, перешло в дружбу, по крайней мере, с вашей стороны, потому что я давно питаю к вам искреннюю симпатию.
— Вы в самом деле слишком льстите мне, генерал.
— Вы забываете, что я обязан вам жизнью.
— Значит, я могу всегда рассчитывать на вас?
— Как на самого себя, любезный граф.
Оба собеседника произнесли последние слова с такой тонкой иронией, что никому бы и в голову не пришло подозревать, сколько ярости и ненависти скрывалось под этими очаровательными улыбками.
— Теперь, я думаю, мы можем вернуться в салон, — сказал генерал.
— Я весь к вашим услугам, генерал.
Дон Себастьян отворил дверь кабинета и пропустил графа вперед.
— Вы играете, дон Луи? — спросил генерал графа.
— Редко. Но если вам угодно, сочту за честь для себя сделаться вашим партнером.
— Отлично, тогда прошу сюда.
Они вошли в комнату, где стояло несколько карточных столов.
Игроки сгрудились вокруг одного из столов, где перед счастливцем, которому страшно везло, лежала куча золота.
Играл дон Корнелио. Разговор его с доньей Анжелой продолжался недолго, расставшись с ней и чувствуя неодолимую притягательную силу золота, он подошел к столу и вступил в игру, поставив несколько золотых унций — весь свой капитал.
Фортуна в этот вечер была к испанцу крайне благосклонна, и за какие-нибудь четверть часа все золото перекочевало к нему. Выигрыш его достиг достаточно большой суммы.
Дон Луи и генерал подошли к дону Корнелио как раз в то время, когда последний противник, продувшись в пух и прах, отошел от стола, и игра прекратилась. Испанец, бросив взгляд на окружающих и видя, что никто не желает сразиться с ним, хладнокровно занялся размещением лежавших перед ним унций во вместительные карманы своих панталон.
— О-о! — весело заметил генерал. — Обществу
Граф усмехнулся, услышав этот двусмысленный комплимент.
— Посмотрим, не повернется ли счастье в мою сторону, — продолжал дон Себастьян. — Угодно вам сыграть со мной, дон Луи?
— С одним только условием, генерал.
— С каким? Я согласен на него заранее.
