Какие еще новые препятствия поставили ему враги?
Чем объяснить такое невероятное запоздание на целых четыре дня?
Почему офицер, оставленный им вместо себя, не известил его обо всем случившемся после его отъезда?
Может быть, его курьеров перехватили по дороге?
Почему, наконец, Валентин и Курумилла, такие решительные и преданные друзья, для которых не существует никаких опасностей, не явились вовремя предупредить его?
Все эти вопросы мучительно терзали уставшего от размышлений графа и приводили его в страшное волнение; он не знал, на что решиться и что предпринять, чтобы узнать, что произошло в Гуаймасе.
Наконец он решил отправить в Гуаймас дона Корнелио, которому он мог довериться. Но дон Корнелио куда-то исчез, и его не могли нигде найти.
Эта новая непредвиденная задержка довела графа до состояния, близкого к отчаянию. Он сел на лошадь и поехал с намерением осмотреть окрестности города, втайне надеясь обнаружить какие-нибудь следы своих спутников или, по крайней мере, разузнать что-нибудь о них.
Но, проездив целых четыре часа в разных направлениях, он ничего не увидел, ничего не узнал и в полном отчаянии и с тоской на сердце повернул лошадь назад к городу.
Приближаясь к дому, он услышал звуки хараны и пришпорил лошадь.
Дон Корнелио, небрежно развалившись на бутаке в вестибюле дома, аккомпанировал себе на гитаре, распевая неизменный романсеро про короля Родриго.
При виде графа Луи испанец отбросил в сторону гитару и с радостным криком вскочил со своего места.
— Наконец-то! — вскричал он.
— Что значит «наконец»? — спросил граф. — Странное утверждение с вашей стороны в то время, как я вас ищу все утро и никак не могу поймать.
Испанец таинственно улыбнулся.
— Я все это отлично знаю, — отвечал он, — но здесь неудобно говорить. Дон Луи, позвольте мне пройти в вашу комнату.
— С величайшим удовольствием, тем более что мне и самому нужно сказать вам кое-что.
Когда они вошли в комнату, Луи обернулся к своему спутнику:
— Ну! Что вы хотите сообщить мне?
— Сию минуту. Сегодня утром после завтрака я, по обыкновению, прогуливался, покуривая сигаретку, как вдруг на углу Калле-де-Мерсед и Калле-де-Сан-Франциско кто-то легонько дотронулся до моей руки. Я тут же обернулся — и что увидел? Хорошенькая женщина или девушка, — я думаю, что она хорошенькая, но не видел ее лица, так сильно она закуталась в свой ребосо, сделала мне знак следовать за собой. Что бы вы сделали на моем месте, дон Луи?
— Не знаю, друг мой, но только говорите, пожалуйста, короче, мне дорога каждая минута.
— Ну, я пошел за ней! Вы знаете, что я смотрю совсем иначе на мексиканских женщин и убежден, что рано или поздно…
— Ради самого Господа! Говорите же вы скорей о деле, — перебил его дон Луи, топнув ногой от нетерпения.
— Я приближаюсь к самому главному: итак, я пошел за ней, она вошла в церковь де-ла-Мерсед, я вошел вслед. В это время церковь была пуста, это, должен вам заметить, доставило мне большое удовольствие, потому что, вы понимаете, нам можно было поговорить, не стесняясь… Потерпите немного, я сейчас договорю… В церкви мы прошли в самый темный угол, и тут молодая хорошенькая женщина — я убежден, что она молода и хороша… — вдруг остановилась, это вышло так неожиданно, что я чуть-чуть не наступил ей на ногу, потому что я шел как раз следом за ней. «Вы — дон Корнелио Мендоса?» — спросила она. «Да», — отвечал я. «В таком случае, — продолжала она, — вы должны быть другом графа». Я сейчас же догадался, что незнакомка говорит о вас, и отвечал ей: «Я самый близкий друг его». «Хорошо», — проговорила она, доставая из-за корсажа маленькую записочку, которую сунула мне в руку, прошептав: «Передайте ему как можно скорей это письмо, в нем сообщается об очень важном деле». Я схватил конверт и машинально посмотрел на него. Когда я поднял глаза, незнакомки уже не было, она исчезла, как сильфида, не оставив следов. Я не мог найти ее, потому что в церкви было очень темно.
— Ну, а где же это письмо? — спросил дон Луи.
— Вот оно! О, не бойтесь, я не потерял его! Хорошенькая мексиканка так убедительно просила меня!
Граф взял письмо и не глядя бросил на стол. Со времени своего пребывания в Эрмосильо он ежедневно десятками получал такие письма и вовсе не собирался вступать в переписку. Он даже не читал их, так как был убежден, что во всех письмах говорится одно и то же.
— Ну, теперь я надеюсь, вы кончили свое повествование, не так ли? — сказал он.
— Да.
— В таком случае выслушайте то, что я вам скажу, — продолжал граф, вручая дону Корнелио письма, написанные им охотнику во время отсутствия испанца. — Садитесь сейчас же на лошадь и отправляйтесь в Гуаймас, передайте это письмо Валентину и привезите мне от него ответ. Вы можете это сделать?
— Конечно.
— Могу я надеяться, что вы быстро и точно исполните это поручение?
— Я отправлюсь сейчас же.
Испанец вышел из комнаты, и через десять минут дон Луи услышал стук подков лошади, во весь опор скакавшей по улице.
— Завтра в этот же час я буду знать, что мне делать, — прошептал дон Луи.
Он бросился на бутаку и, сжав руками голову, погрузился в свои мысли. На глаза ему попалось письмо, переданное доном Корнелио.
Горькая улыбка скользнула по губам дона Луи.
— Бедные глупенькие головки, — прошептал он, — мечтающие только о любви да об удовольствиях, для которых жизнь — бесконечный праздник. На что мне ваши клятвы, на которые я не могу отвечать. Любви для меня больше не существует. Вероятно, и эта клянется мне в вечных и неизменных чувствах, о которых она завтра же забудет. Чего ради стану я заниматься подобными пустяками? Мое сердце уже давным-давно умерло для земных радостей!
И он оттолкнул письмо.
Ночь надвигалась быстро, граф намеревался зажечь свечу, но, как это часто случается с рассеянными людьми, задумался, и догоревшая спичка обожгла ему пальцы. Машинально взяв брошенное письмо, граф свернул его в трубку и хотел поджечь, но вдруг остановился, бросил на пол спичку, которая тут же потухла, зажег другую и начал читать.
Вот что писала ему неизвестная корреспондентка:
Странное послание не имело никакой подписи.
— Что это такое? — прошептал граф. — Не мистификация ли это? Но с какой целью? Может быть, это враги расставляют мне западню или устраивают засаду, чтобы погубить меня? Клянусь Богом, я во что бы то ни стало узнаю, в чем дело… Который час? Девять часов — у меня еще целый час впереди. Если мой таинственный корреспондент замышляет убийство, он встретит достойного противника. Кто знает? А может быть, и в самом деле какой-нибудь неизвестный друг хочет дать мне добрый совет? Увидим!
Говоря таким образом, граф снял свое нарядное платье и надел скромный костюм, стянул талию поясом, продел в железное кольцо на поясе мачете без ножен, по мексиканскому обычаю, засунув за пояс два шестиствольных пистолета, завернулся в широкий плащ, надвинул на самые глаза поля широкополой шляпы из вигоневой шерсти и был совсем готов к выходу из дому.
