— Отец мой!
— Не оправдывайся, дитя, — перебил старик с оттенком горечи, — я должен был ожидать этого, я и ожидал; неблагодарность и эгоизм вложены провидением в сердце человека как защита. Без неблагодарности и себялюбия, этих главных свойств человека, общество не могло бы существовать. Я не сетую на тебя, я не имею права сетовать, ты человек, и потому ничто человеческое тебе не чуждо, как сказал один мудрец.
— Я не жалуюсь, не упрекаю вас, отец, я знаю, что ваши намерения были самыми добрыми, — возразил вождь. — К несчастью, ваши уроки вызвали действие совсем иное, чем вы ожидали. Развив мои способности, вы бессознательно, помимо моей воли развили мои потребности. Жизнь, которую я веду, мне в тягость; люди, окружающие меня, не могут меня понять и я их не понимаю. Невольно мои мысли устремлены в иной мир, мне грезятся наяву вещи странные, невозможные, я страдаю неизлечимой болезнью, определить которой не могу… Я безнадежно люблю девушку, которую ревную и которую не могу назвать своей, не совершив при этом преступления. О, отец мой! Как я несчастен!..
— Дитя мое! — воскликнул старик, пожав плечами с видом сожаления. — Это ты-то несчастен? Твои страдания мне смешны. Человек заключает в себе зародыши добра и зла; если ты страдаешь, то сам виноват. Ты молод, умен, силен, первый в племени, чего тебе еще надо для счастья? Ничего! Если ты твердо захочешь, то подавишь в своем сердце безумную страсть и, ничем не отвлекаясь, посвятишь себя славному призванию, которое предначертал себе сам. Что может быть возвышеннее, прекраснее, благороднее, чем избавить соплеменников от тяжелого ига и способствовать возрождению их нации?
— Увы! В силах ли я совершить это?
— А-а! Так ты сомневаешься?! — вскричал старик, ударив по столу кулаком и глядя собеседнику прямо в лицо. — Тогда ты погиб. Откажись от своих замыслов; на пути, подобном твоему, колебаться или останавливаться — это гибель!
— Отец мой!
— Молчи! — вскричал старик еще с большим жаром. — Слушай меня. Когда ты в первый раз открыл мне свои планы, я всеми доводами пытался заставить тебя отказаться от них; я доказывал тебе, что твое решение преждевременно, что индейцы после продолжительного рабства упали слишком низко и теперь это всего лишь тень прежнего народа, что силиться пробудить в них благородство и великодушие — то же самое, что пытаться оживить труп!.. Ты не послушал меня, ты не хотел принимать моих доводов, ты бросился очертя голову в омут интриг и всевозможных заговоров, Не правда ли?
— Правда.
— Ну, так теперь поздно отступать, надо идти вперед во что бы то ни стало! Пускай ты падешь, но по крайней мере падешь со славой, и твое имя, дорогое каждому, увеличит громадный список великих мучеников, которые пожертвовали собой ради отечества!
— Но дело еще не зашло настолько далеко, чтобы…
— Нельзя было отступать, не так ли? — перебил старик.
— Да, я думаю.
— Ошибаешься! Пока ты был занят своим делом, собирая союзников и готовясь к борьбе, неужели ты полагаешь, что я оставался в бездействии?
— Что вы хотите этим сказать?
— То, что враги заподозрили твои замыслы, что они наблюдают за тобой. Если ты не упредишь их действия громовым ударом, они захватят тебя врасплох, расставив тебе западню, в которую ты непременно попадешь.
— Я-то! — вскричал вождь в порыве гнева. — Посмотрим, как это они сделают!
— Будь же деятельнее прежнего, не давай опередить себя, а главное, соблюдай величайшую осторожность. За тобой следят зорко, повторяю тебе.
— Откуда вы знаете?
— Не суть важно. Довольно того, что я это знаю. Положись на мою опытность; я бодрствую. Пусть изменники и соглядатаи пребывают в обманчивой безопасности. Если мы изобличим их сейчас, другие явятся на их место. Для нас лучше, чтобы мы знали, кто они. Таким образом от нас не ускользнет ничто, ни малейшее их действие. Мы будем знать, что они собираются предпринять, чего хотят, и в то время, как они тешат себя мыслью, будто знают все о наших планах, и раскрывают их тем, кто подкупает этих шпионов, они в нашей власти; мы можем снабжать их ложными сведениями, тщательно скрывая наши настоящие действия. Положись на меня. Их слепая уверенность составляет нашу безопасность.
— Вы всегда правы, отец мой, и я вполне полагаюсь на вас, но скажите мне, по крайней мере, имя этих изменников.
— К чему говорить тебе, если я их знаю? Когда настанет пора, я скажу.
— Хорошо.
Оба замолчали. Погруженные в свои мысли, они не заметили нахмуренной физиономии, которая высовывалась из-под занавески у входа и уже довольно долго прислуживалась к их разговору.
Но человек, кто бы он ни был, который занимался подслушиванием, выказывал время от времени признаки неудовольствия и разочарования. Действительно, подкравшись, чтобы услышать разговор между двумя вождями, он не подумал об одном — о том, что не сможет понять ни слова. Серый Медведь и Белый Бизон говорили между собой по-французски — язык совершенно не понятный для подслушивающего. Итак, шпион обманулся в своих надеждах.
Однако он не унывал и все слушал, полагая, что с минуты на минуту они перейдут на туземное наречие.
— Теперь расскажи мне о том, как прошла твоя экспедиция, — продолжал старик. — Ты уехал в таком восторге и с надеждой, как говорил мне, привезти человека, который нужен тебе для главной роли в твоем заговоре.
— Вы видели его сегодня, отец мой, он здесь. Сегодня он вместе со мной въехал в селение.
— О-о! Объясни-ка мне это, дитя, — сказал старик с ласковой улыбкой и, расположившись в своем кресле удобнее, приготовился слушать.
В это же время он незаметным движением, делая вид, что слушает с глубоким вниманием, пододвинул к себе лежащие рядом с ним большие пистолеты.
— Продолжай, — сказал он, — я слушаю тебя.
— Месяцев шесть тому назад — не знаю, говорил ли я вам тогда — мне удалось поймать канадца- охотника, на которого я давно имею зуб…
— Постой, мне что-то смутно припоминается… Кажется, его прозвище Меткая Пуля?
— Вот именно. Я ненавидел этого охотника, который давно подсмеивался над нами и убивал у меня лучших воинов. Поймав его, я решил, что он умрет в пытках.
— Хотя я и не одобряю этого варварского обычая, но должен сознаться, что ты действовал правильно.
— Он также не протестовал, напротив, он подсмеивался над нами; словом, он взбесил нас до такой степени, что я велел немедленно приступить к пытке. Когда его смерть уже была неминуема, человек — или какой-то демон — внезапно появился среди нас и один, не обращая никакого внимания на опасность, которой подвергался, бросился к столбу пыток и отвязал пленника.
— Гм! Это был настоящий храбрец, верно?
— Да, но его отважный поступок стоил бы ему жизни, и тем не менее по данному мной знаку все мои воины и я сам пали перед ним на колени с изъявлением глубокого благоговения.
— Что ты такое говоришь?!
— Истину. Всмотревшись в лицо этого человека, я увидел на нем два удивительных знака.
— Какие?
— Рубец над правой бровью и черную точку под правым глазом.
— Странно! — прошептал старик в задумчивости.
— Но еще более странно, что этот человек точь-в-точь походит на того, кого вы мне описывали и чей портрет подробно изложен в этой книге, — прибавил вождь, указывая на нее рукой.
— Что же ты сделал?
— Вы знаете, как я хладнокровен и как быстро принимаю решения; я позволил этому человеку уехать
