Неожиданно инквизитор-аналитик заметил, что у Святого Материалиста текут слезы счастья при виде человеческой массы. Он расчувствовался. Он пожирал глазами творение своих рук – ее величество ЕДИНОДУШНУЮ ТОЛПУ!
Речь была закончена. Взлетели новые ракеты. Сыпались искры, гасли, не долетая до земли.
И тут началось нечто. Над площадью будто зависло зеркало. Площадь отражалась в нем до мельчайших подробностей. Отражалось все, что происходило там, только будто подернутое паутиной трещин. И это зеркало опускалось неторопливо вниз.
Толпа замерла, глядя на дикое и величественное явление. Вторая площадь стремилась слиться с первой, будто являлось отражением иного мира.
Пахло чем-то таинственным, далеким. Может, розами, которые ты дарил когда-то своей единственной и которые остались навсегда в твоей памяти, поскольку это были первые подаренные тобой розы? Что-то проникало в души. Может, воскресло то чувство, когда ты впервые посмотрел в бездонное небо и осознал, что являешься частью огромного, полного радости и тайн мира?
– Вот оно, – прошептал Святой Материалист.
– Что? – забеспокоился инквизитор-аналитик.
– Что? Еще одно явление. Отголосок того, во что запрещено верить скотам.
Зеркало накрыло площадь, и на несколько секунд все замерли, будто попав в клей. Будто какое-то тепло поднималось из глубины каждого. Какой-то зов. Что-то важное почувствовали все, чего так не хватает в жизни. Отголосок любви, сочувствия, отблески далеких манящих огней.
А потом все пропало.
Святой Материалист схватил микрофон и радостно заорал:
– Галлюцинация! Галлюцинация! Вот она – галлюцинация!
И толпа вторила обрадованно ему:
– Галлюцинация!
Опять взмыли ракеты. Просыпалось просо фейерверков. Плебс отмечал Праздник Пифагора, по их представлению – сухого математика древности, сведшего все к простым истинам, а наделе Великого Мистика и Посвященного.
Час Откровения был отринут толпой, как нечто ненужное. Плебс давно привык к галлюцинациям. Он видел их часто. И он знал, что по постановлению Совета Справедливых за ними не стоит ничего, кроме обмана зрения. И эта мысль наполняла души спокойной уверенностью. Все просто галлюцинация…
– Галлюцинация, – прошептал инквизитор-аналитик и направился вслед за Святым Материалистом.
– Ну, что думаешь? – спросил Филатов, когда аризонцы покинули келью.
Госпитальер неопределенно пожал плечами.
– Мне показалось, что Динозавр искренен. Может, из этого сотрудничества что-то и выйдет.
– Ага.
– Оно взаимовыгодно.
– Угу, – согласно кивнул разведчик.
– Кроме того, он дал слово офицера.
– Это самое главное, – согласился Филатов, рассматривая экранчик на своем браслете.
– Кроме того, они поделились сведениями, которые узнали в библиотеке.
– Благородный жест с их стороны.
– И они понимают, что происходящее на этой планете гораздо опаснее для человечества, чем распри между Аризоной и Московией.
– А как же, – кивнул Филатов, напряженно вглядываясь в экран.
– В общем, в союзе есть смысл. Кроме того, ты сам его предложил, и не понимаю, почему я должен тебя убеждать в его необходимости.
– Все, – неожиданно резко поднялся со своего стула Филатов. – Сматываемся.
– С чего это? – ошарашенно спросил Сомов.
– Даю гарантию, они сейчас карабкаются по стенам монастыря.
– Почему?
– Потому что ночью ворота закрыты, а им нужно успеть смыться отсюда до рассвета, добраться до поселка Желю. Кое-что успеть сделать там, а потом двинуть дальше, и в максимальном темпе.
– Ты так думаешь? Но зачем им это?
– Даю голову на отсечение, что скоро здесь будут гости.
Из окон кельи был виден не тесный двор монастыря, а пасторальный пейзаж, сейчас потонувший во тьме. Пришлось дать немножко денег распределителю, чтобы получить помещения, которое усладит взор путников. Пока они были здесь, Филатов подпилил решетки, похожие на тюремные, которые закрывали окно. Теперь оставалось только распахнуть ставни, открыть раму, вытащить железные прутья, привязать веревку, спуститься и – свобода.
