— Один я не могу оказывать сопротивления, — холодно продолжал альферес, — я пришел заявить от имени Испании решительный протест против невиданного нападения, жертвой которого мы сделались; а шпагу мою… — заключил он, выхватив из ножен и взмахнув ею над головой.
— Постойте, альферес, — сказал флибустьер, спокойно взяв у него шпагу и вложив опять в ножны, пока офицер стоял неподвижно в сильнейшем изумлении, — вы храбрый воин. Если бы правительство, которому вы служите, имело побольше таких, как вы, быть может, мы не были бы так могущественны. Оставьте себе шпагу; если бы вы сломали ее, мне пришлось бы ее заменить, а признаться вам, я очень дорожу своей.
Слова эти были произнесены тоном такого сердечного добродушия, что тронули офицера.
— Что же вы за люди? — пробормотал он.
— Мы
— Капитан, неужели этот бедняга?.. — начал было офицер умоляющим голосом, указывая на алькальда.
— Не занимайтесь им, не просите за него, — поспешно перебил Медвежонок, — это подлец; он осужден.
При этих словах у алькальда кровь прихлынула к сердцу.
Альферес понял, что всякое заступничество будет напрасно; он медленно удалился в задумчивости и вскоре скрылся за поворотом улицы.
Между тем все население деревни принялось за дело с усердием, которое свидетельствовало о желании заслужить обещанную награду и как можно скорее избавиться от дерзких победителей, которые держали их под прицелом своих пушек и ружей.
При виде отрядов Олоне и Польтэ, которым Медвежонок приказал стянуться, когда убедился, что сопротивления опасаться нечего, усердие жителей Гуантанамо удвоилось: они убедились, что только полная покорность может спасти их.
Все они были рыбаками, каждый имел по лодке; пока одни подтаскивали припасы к берегу, другие складывали их в лодки, и, наконец, третьи перевозили на фрегат.
Пьер Легран был просто поражен множеством разнообразных припасов, которые складывались на палубу; это было настоящее наводнение, он едва успевал убирать с палубы добычу.
Менее чем за три часа все было доставлено на фрегат и убрано в трюм; судно оказывалось снабжено съестными припасами на целых шесть месяцев. Это казалось просто сказкой!
Командир, как всегда спокойный, холодный и невозмутимый, молча присутствовал при погрузке.
Когда наконец был отвезен последний тюк и полностью опустошили склады несчастного алькальда, который присутствовал при своем окончательном разорении с растерянным видом, Медвежонок сигналом трубы созвал обитателей деревни.
Народ шумно затолпился вокруг флибустьеров.
— До сих пор вы работали на меня, — обратился к жителям командующий экспедицией, — благодарю за это. Теперь работайте на себя: разграбьте этот дом, я отдаю вам его.
Испанцы не заставили повторить себе это. Они ринулись в дом, и он мигом наполнился ожесточенными грабителями, которые не оставили целым ни одного предмета мебели — ломали даже стены и перегородки.
Когда же наконец от дома остались только четыре стены, его подожгли по приказанию Медвежонка, и так как он был построен из кедрового дерева, то вскоре запылал веселым огнем.
Между тем Железная Голова принял из рук флибустьера тяжелый кошель, за которым посылал на фрегат, и, вручая этот мешок с золотом одному из именитых граждан, сказал, обращаясь к окружившей его толпе:
— Вот вам плата; я ведь исполнил все, что обещал?
— Не все, капитан, — ответил тот, кому он отдал мешок с деньгами, — вы не сдержали одного обещания.
— Какого?
— Вы не свершили правосудия.
— Правосудия?
— Да, капитан, ведь вы дали слово.
— Я не понимаю вас.
— Неужели этот человек, так долго бывший самым страшным нашим притеснителем, — продолжал испанец, указывая на алькальда, — этот презренный негодяй, который истерзал нас своим лихоимством, который бесстыдно обирал нас и мучил по своей прихоти, неужели вернете вы ему свободу, чтобы после вашего ухода он опять поднял голову и заставил нас искупить жестокими притеснениями те действия, которые совершались здесь сегодня под нажимом вашей военной силы? Разве может это называться справедливостью? Скажите сами, капитан. Мы верим вашему слову, как вы положились на наше. Мы честно исполнили свой долг, теперь ваша очередь исполнить свой.
— Хорошо, — ответил Медвежонок, и в голосе его звучало глубокое чувство, — но он не может умереть таким образом: его надо судить. Вы сами будете судьями.
— Пусть кровь его падет на наши головы.
— Вы твердо решились?
— Твердо, — крикнула толпа.
— Так отвечайте же мне теперь, какие преступления приписываете вы этому человеку?
— Жадность, доведенную до жестокости, продажность и обман.
— Считаете вы его виновным?
— Утверждаем это.
— Какого наказания заслуживает он?
— Смерти! — заревела в один голос распаленная ненавистью и гневом толпа.
— Да будет по-вашему! Этот человек умрет. Молитесь за его душу, чтобы Господь сжалился над нею.
Но взрыв криков, ругательств и проклятий был ответом на эти слова.
Медвежонок сделал знак.
В несколько минут на берегу напротив еще дымящихся развалин сгоревшего дома была воздвигнута виселица.
Несчастный алькальд был схвачен и связан, ему на шею накинули петлю. Но он уже не сознавал, что с ним происходит; полумертвая масса была вздернута на виселицу под восторженные крики всего населения.
По приказанию Медвежонка Железная Голова на груди казненного красовалась табличка с надписью по-испански и по-французски для объяснения грозного смысла смертного приговора:
Когда тело после предсмертных судорог замерло в неподвижности, из которой ему уже не суждено было выйти никогда, предводитель флибустьеров поклонился жителям Гуантанамо и направился к берегу.
Спустя немного времени флибустьеры уже были на фрегате.
Когда судно вышло из гавани, Медвежонок позвал к себе лоцмана.
— Этот край для вас уже небезопасен, — сказал он ему, — следуйте за мной. По окончании нашей экспедиции я высажу вас, где вы пожелаете, и вы будете богаты до скончания своего земного срока. Согласны ли вы на это предложение?
— С одним условием.
— С каким?
— Что вы поможете мне переехать во Францию; в Америке и в Испании моя жизнь в опасности.
— Хорошо, даю вам слово. Служите мне честно и вы не раскаетесь в договоренности, заключенной между нами.
— Я буду предан вам, командир.
Фрегат покрылся парусами, при попутном ветре скоро оставил далеко позади высокие берега острова
