— Нет.
— А напрасно.
Принц вопросительно посмотрел на Видящего мага, но тот не стал развивать тему.
— Учитель, ты что-то говорил ему о путешествии.
— Да. Мы уезжаем.
— Куда?
— Я думаю, в Долину Красных Гор.
— Красных Гор?! — воскликнул принц. — Что нам может понадобиться в этом аду?
— Я узнал, где четвертый камень.
Принц сглотнул комок в горле. Узнал, где четвертый камень — это обнадеживающая весть. Но известие, что придется идти в Долину Красных Гор, не просто удручало, оно звучало как похоронная флейта!
Принц нервно прошелся по комнате. Опять глянул в окно. Толпа начала жечь чучело Видящего мага, предварительно пронзив его стальными длинными иглами. По задумке ярмарочных шарлатанов, которые верховодили толпой, Хакмас от такого воздействия должен корчиться от боли и просить пощады — ведь это был ритуал дальней смерти. Но, естественно, Видящему магу это ничем навредить не могло. Кроме смеха, у него такие попытки ничего не вызывали.
— Потроха Хакмаса на сковородку! — доносилось снизу.
— На сковородку!!! На сковородку!!!
— Людоеды, — поморщился принц…
РУСЬ. ЗНАТНЫЙ БОЙ
Сон был беспокойный, наполненный тяжелыми липкими кошмарами, ни один из которых не задержался в памяти Гришки. Сила растолкал его, когда болота еще были погружены во тьму. Было довольно прохладно, со вчерашнего дня вдруг подул пронзительный ветер, и жара спала. Нет ничего неприятнее, как ранним утром вылезать наружу из-под нагретой теплом твоего тела овечьей шкуры.
— Да вставай же ты! — Сила чувствительно ткнул в бок Гришку, который никак не мог очухаться от сна и понять, что же от него хотят.
— А чего?
— Да тихо ты! Вставай, посмотрим, где деваху твою губной староста спрятал.
Гришка все же поднялся, зачерпнул горстью болотной воды, умыл лицо, после чего полегчало, мысли стали яснее и четче. Беспалый вручил ему пистоль и саблю. Свою дубину он оставил в логове, сам же прихватил огромный, почти в человеческий рост, суковатый посох.
— Уходим, — прошептал он.
Когда они оказались на достаточном расстоянии разбойничьего пристанища, но были еще далеко до Старостина починка, то разговаривать могли без опаски, что их услышит чужое ухо. А из всех тем разговора Гришку интересовала только одна — что будет с Варварой и как ее вызволить.
— Неважные дела, — сказал Беспалый. — Замучить девку могут. У воеводы суд не особо справедлив. Как отведает твоя девка кандалов да батогов — если слишком нежная, может и не перенести.
— Как же так? Хуже разбойников.
— Ну это ты зря. У нас еще милосердно. Я вот во Франции был, так там тебя только маленько в разбое заподозрят, сразу на виселицу волокут. И хоть вой, хоть плачь, хоть смейся — а все одно вздернут. А еще похлеще — мечом башку срубят. И отрубленная башка сразу в корзину скатывается. Ну а управу и справедливость там вообще не сыщешь. Так что у нас еще нормально.
— А говорят, они там по-божески живут.
— Не поймешь их. С виду, конечно, чистота, улицы булыжником вымощены, без устали, каждый день метут их. Вежливые все, кланяются. Но народишко погнилее да пожиже нашего будет. Уж коли начнут лупцевать друг друга, так еще хуже, чем мы с поляками или с татарами. Страна такая есть — Испания. Там кто на соседа донос напишет, что тот веру ихнюю якобы Христову, но не православную, а я так понимаю — вовсе антихристову… Да, так вот, кто веру ихнюю не разделяет, так того с утречка пораньше к попам волокут, а те его пытают так, что нашим только поучиться, а потом на костре живьем сжигают. Инквизиция называется.
— Ну да?
— А народишко ихний все-таки без расположенности душевной. У нас кого на каторгу или в тюрьму сводят, так люди добрые и пожалеют, и краюху хлеба дадут. Ну а там, у тех же хранцузов, ежели казнь назначают, так все будто на ярмарку собираются. Суровые они, злые. У нас вон,, за разбой, может, казнят, а может, всего лишь ноздри повыдергают, углями горячими погладят — и ладно. А у них коль с кармана кошель срезал — так и голова с плеч.
Утренний лес был покрыт мягким туманом, который начинал таять под первыми лучами солнца. Несмотря на свою грузность. Сила двигался бесшумно и плавно. По мере приближения к починку он становился настороженнее, ловил каждый шорох, каждое движение в лесу. Порхнет птица, пробежит зверь, зашуршат кусты — ничто не укроется от его внимания. Беспалый был истинно лесным человеком, поэтому и жив до сих пор, и избежал стольких ловушек и опасностей, сколько человеку обычному и представить себе нелегко. Он выживал в таких передрягах, в которых не выжил бы никто.
— Не слишком удобные места для разбоя, — сказал Беспалый, осторожно раздвигая кусты и с пригорка рассматривая просыпающуюся деревню. Над одной избой вился дымок, около другой баба перетаскивала дрова, громко мычала чем-то недовольная корова, фыркали в стойлах лошади.
— Ну, чего делать будем? — спросил Гришка.
— Надо разведку учинить. Лошади здесь, значит, стрельцы и губной староста на месте. И деваху твою еще не увезли. Эх, поподробнее кого бы расспросить.
— Не к старосте же в терем с расспросами идти.
— Это верно. Может, кто утром прогуляться решит. Они осторожно спустились к реке, берег которой порос густым кустарником. Слышался плеск. Сила раздвинул ветки. Около берега в воде мылась толстая грудастая баба. Делала она это деловито и сосредоточенно.
— Ух ты! — вырвалось у Гришки.
— Не засматривайся, кобелина, — прошептал Беспалый. — И так вон у тебя сколько бед из-за баб… Надо бы ее порасспросить.
— А как завизжит?
— Не завизжит.
Они проползли к тропинке и терпеливо стали ждать, надеясь, что больше никто не появится. Так и случилось. Толстуха тщательно вытерлась, натянула рубаху, встряхнула мокрыми волосами, причесалась, надела косынку, после чего, довольная, посвежевшая, неторопливо пошла к починку.
Рот ей в миг был зажат так крепко, что она не могла даже укусить схватившую ее руку, а только мычала и круглыми от страха глазами смотрела на Силу, который сноровисто тащил ее в кусты. Она пыталась упираться, но ничего не могла поделать.
— Да тихо, окаянная, — прошептал Сила. — Ничего я тебе не сделают Кое-как пленницу дотащили до Оврага. Беспалый отнял руку от ее рта. Баба набрала побольше воздуха, Намереваясь завизжать что есть мочи, но Беспалый вновь прижал ладонь, так что вместо отчаянного вопля прозвучал лишь сдавленный вскрик.
— Заорешь — как курице шею сверну. Поняла? Баба что-то замычала. Сила крепко встряхнул ее.
— С башкой своей дурной не хочешь расстаться — молчи. Ясно?
Баба, немного успокоившаяся и оправившаяся от неожиданного пленения, кивнула, и Сила освободил ей рот.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Марьяной, — шепотом произнесла баба.
— Не ты ли в одной хате с Варварой живешь? — спросил Гришка.
— Я живу.
— Варвара говорила, что добрая ты баба и что любит она тебя. Это правда?
— Сущая правда, — всхлипнула Марьяна. — Я ее тоже люблю. Как сестричку родимую.
— Что с ней?
— Ох, — запричитала Марьяна. — Ох, плохо ей будет. Ох, замучают ее или голову снесут… Ох…
