— Конец круга? — спросил Видящий маг.
— Да.
— Поэтому ни один из магов не может проникнуть взором в будущее?
— Это закон. Видение будущего закрывается перед переменами. Так прикрывает человек веками глаза при яркой вспышке — чтобы не ослепнуть.
— Что мне делать с Саамаритом?
— Ничего. Только извлечь, снять проклятие демонов Темной Реальности, замуровавших Саамарит в камень сто веков назад.
— И что дальше?
— Этот мир уйдет. А Саамарит войдет в новый мир.
— И старые души вернутся в новый мир?
— Да. Прошедшие через очистительный огонь. Не помнящие о прошлом.
— Это жестоко.
— Люди сами выбрали свой путь. И прошли по нему до конца. Он кончается тупиком.
— Будет ли новый мир лучше?
— Не знаю. Но он будет.
— Воцарится ли в нем добро?
— Добро? Что за этим словом?.. Отравленные моря, в миг сметенные города, миллионы уничтожаемых в мгновение ока людей — вот каким будет мир.
— Но зачем он нужен?!
— Он будет устремлен вперед. И неизвестно, что ждет его в конце пути. Нынешний же превратился в сухой песок. Атлантида — песочный град, развеивающийся от порыва ветра… Уйдут маги и тайные искусства. Истлеют манускрипты. Обрушатся величественные храмы..
— И от Атлантиды не останется ничего?
— Вскоре каменные топоры и шкуры заменят металл и лен. Дикари будут жить охотой и заново осваивать земледелие, рудное и ткацкое дело. Но из уст в уста будут передаваться легенды и сказания об ушедшем мире. И когда-нибудь вновь откроются глаза высеченного новыми людьми каменного сфинкса, вознесутся пирамиды…
— Значит, мой путь на этом круге завершается тем, что я найду Саамарит?
— Нет. У тебя другое назначение; Тебе надлежит стать Странником.
У Видящего мага перехватило горло. Неземное полное спокойствие, которого он достиг с таким трудом, отступало. В образовавшуюся пустоту бурлящим потоком врывались чувства. Одновременно — смятение, ужас и гордость. Нет ноши тяжелее и почетнее, чем эта.
— Ты откроешь гробницу Саамарита и уйдешь.
— А здесь — погибель, разрушение?
— Да. Судьба.
— Но люди, которые мне доверяют, за которых отвечаю, которых люблю — я буду лишен возможности облегчить их последние страшные мгновения в погибающей Атлантиде?
— Да. Но пусть тебя это не беспокоит. Души, которые связывает любовь, привязанность, ненависть, имеют обыкновения встречаться вновь и вновь в последующих воплощениях… Больше не зови. Ты узнаешь момент, когда уходить.
Фигура начала растворяться. Зеркала тускнеть. Изображения отдаляться, И вскоре, Хакмас видел в них только свое отражение…
РУСЬ. СГОВОР
— А ты уверен, что это поможет? — спросил губной староста, уныло теребя длинный ус.
— А почему бы не попробовать, — сказал воевода. — Мы же указом своим, немалые деньги предлагаем тем, кто окажет содействие в поимке шайки Романа Окаянного. Да еще тем его молодчикам, кто придет сам, в грехах покается и поможет нам, прощение обещаем.
— Эх, с разбойниками договор держать, право, грешно. С ними только каленым железом вести разговор можно.
— Где же те, с кем ты железом говорить хочешь? — усмехнулся воевода. Он взял и стал с любовью разглядывать бумагу со своим указом, зачитанным еще вчера в городе.
— Тоже верно, — согласился губной староста, но в его голосе были нотки недовольства.
В дверь постучали, и вошел слегка развязный, но не забывающий исправно кланяться и подлизываться грубой лестью воеводин дьяк Алексашка.
— Воевода, к тебе кабатчик Иосиф просится. Говорит, по делу невиданной важности. А об чем речь держать хочет — не говорит.
— Ох, — губной староста встал и лениво потянулся. — Пойду-ка я, пожалуй. Знаю я этого прохиндея. Все важные и срочные дела у него, это когда ему медный грош не доплатят. За копейку душу вытрясет, до самого Государя дойдет.
— Подожди, мне с ним в одиночку, думаешь, охота говорить? Такой надоедливый. Ежели зазря побеспокоил — устрою я ему, чтоб впредь неповадно было.
— Ладно уж, — вздохнул губной староста, усаживаясь на лавку.
— Алексашка, зови Иосифа, — повелел воевода, садясь на свое начальственное, обитое зеленой парчой кресло.
Кабатчик был какой-то взъерошенный и перепуганный. Забежал в помещение приказной избы, без разговоров упал на колени и начал истово бить поклоны.
— Ты чего это? — спросил удивленный воевода. — Встань-ка, не перед алтарем.
— Выслушай, отец родной. И не казни, а милуй. Хромой Иосиф поднялся, отряхнул на коленях латаные- перелатаные штаны. Несмотря на свои богатства, он всегда ходил в бедной одежде. И не столько из-за скупости — уж даже при ней на хорошую одежду он деньгу бы отстегнул. Просто привык вечно прибедняться, а то и вызывать жалость своим затрапезным внешним видом. Внимательный наблюдатель, присмотревшись в сей момент к нему, увидел бы, что на хитрой морде стоящего на коленях человека страха нет и в помине и что он подобно ярмарочному скомороху старательно изображает страх и благоговение перед двумя властьпридержащими.
— Ну говори, чего там, — недовольно произнес воевода.
— Дело важное. С глазу бы на глаз. Пущай Алексашка уйдет.
— Ты что же, человеку моему не доверяешь? — сурово нахмурился воевода.
— Доверяю, как не доверять. Очень даже людям твоим я доверяю, поэтому даже пою их бесплатно. Но уж слишком разговор важный и для лишних ушей не предназначенный.
— Ладно, Алексашка, ну-ка выдь отсюда. Узнаю, что подслушиваешь, все уши оборву — живо башка твоя на огурец станет похожа.
— Да как можно подслушивать, — глядя на воеводу наивно и честно, воскликнул дьяк и тут же удалился, плотно и аккуратно прикрыв дверь.
— Ну говори, — приказал воевода.
— Значит, так, — начал кабатчик, но губной староста жестом остановил его, на цыпочках подобрался к двери и врезал по ней ногой. Послышался стук, потом вопль боли. В проходе сидел дьяк, держась за лоб.
— Ну все, пороть тебя будем, — устало покачал головой воевода.
— Да я ж ничего… Я случайно…
— Брысь отседова, поганец!
После того как разбирательства с Алексашкой были завершены и в помещении остались лишь трое, кабатчик заявил:
— Поговаривают, что в указе своем ты, воевода, деньгу пообещал тому, кто разбойников поможет изловить.
— Ну, пообещал.
— Денежки-то мне очень кстати пришлись бы. Как раз решил кабак свой подновить, да, может быть, избу хорошую, со светелкой, справить.
— Ты чего мелешь?
