Рука принца невольно потянулась к кинжалу карнахской стали, способному рассечь тонкий платок, порхающий по воздуху. С этим кинжалом он не расставался ни днем ни ночью.
— Я убью этого пса! Ты поплатишься, Раомон!
— Что ты, принц? Сколько раз я говорил тебе, что путь к мудрости и совершенству никогда не оплачивается кровью.
— Но этот жалкий шпион вынюхает все тайны.
— И что в этом плохого?
— Как?!
— Сейчас времена таких людей как Картанаг но, к сожалению, не таких, как мы с тобой, принц. Картанаг в любой момент может перейти к открытым действиям против нас. И тогда мы не справимся.
— Он не позволит поднять руку на наследного принца и на Первого мага!
— Но он и Император подняли же руку на твоего отца.
— Что?! — принц покачнулся на ложе и нервно провел ладонью по лбу.
— Не волнуйся. Я берег тебя от этого знания. Но сегодня пришла пора открыть тебе тайну. Я один нес тяжесть ее. Теперь настала пора тебе помочь мне.
Несколько минут принц сидел неподвижно, переваривая новость. Он поверил Видящему магу. Он знал, что тот никогда не лгал ему. И никогда не бросал слов попусту. Особенно такие слова!
— Убью Императора! Убью Картанага!
— Опять ты за свое.
— Но что делать?
— Набраться терпения. И искать Саамарит. На это нужно время.
— А как мне жить? Улыбаться слуге, который оказался шпионом? Улыбаться убийцам моего отца?
— Для начала показать Раомону нашу лабораторию. Он заслужил это. Не забудь, сколько раз он спасал нам жизнь. И вообще он человек не без достоинств. И чертовски умен.
— Умен, — согласился принц.
— И возьми себя в руки. Он не должен понять, что мы раскусили его…
РУСЬ. ВОЕВОДИНЫ ДУМЫ
Да, будет о чем государю доложить, — потер руки воевода.
— Если только дело выгорит, — губной староста не разделял воодушевление воеводы. — Отменный прохиндей этот кабатчик. Сколько по его шпионству добра да народу изведено. Вполне четвертования заслуживает.
— В подобных случаях с прохиндеями легче. Прохиндей выгоду свою чует. Она для него — главное. А от честного в подобных делах чего ждать, кроме обмана?
Воевода взял кружку, зачерпнул кваса из бочонка, который стоял в углу приказной избы, выпил огромными глотками, вытер рукавом кафтана рот и, отдуваясь, фыркнул:
— Уф-ф… Главное, Егорий, чтобы всех повязать. Ежели один останется да еще коль у него в голове не вата, то через месяц они как тараканы размножатся. И будет новая ватага, может, еще позлее старой.
— Никто не уйдет. Десятник Макарий дело свое знает. Как пес цепной вцепится.
— Много твой пес цепной дичи наловил, ха!
— Сейчас не упустит. Лишь бы прохвост Иосиф не подвел.
— Ну ладно, пошли. — Староста и воевода чинно проследовали по улицам. За ними семенил Алексашка. Стрелецкая слобода раскинулась за городской стеной. Там в обычных избах проживало несколько десятков стрельцов. Из кухонек шел пар, ругались две бабы из-за того, на чей огород забрела свинья и сколько капусты сожрала, кудахтали куры. Обычная слобода, если не считать того, что проживали здесь люди служивые, ответственные не только за участие в войнах, но и за поддержание порядка. Стрельцы в кафтанах, при оружии уже стояли нестройной толпой и готовы были выступать. Они знали, что разбойники и вооружены не хуже их, и в драке злы, поскольку терять им нечего — впереди их только пытки да казнь ждут. Только у нескольких стрельцов был блеск в глазах — застоялась кровь и хотелось им забавы. Во главе был тот самый здоровенный толстый десятник.
— Орлы! — довольно воскликнул воевода. — Хороши!
— Ну да. Если бы у орлов столько жира было — летать бы не смогли, — махнул рукой губной староста. — Обленились. Войну бы им хорошую.
— Воин наш духом православным силен, — потряс рукой воевода, но в глубине глаз жила усмешка. Недаром же недавно столько упреков им было высказано в отношении стрельцов.
— На благородное дело идете, — с подъемом крикнул воевода. — Порядок и спокойствие в краю нашем защищать и благодарность народа за это честно заслуживать…
Выражение лиц у стрельцов стало еще скучнее, чем было.
— А коль доблестно покажете себя, так столько бочонков терпкого вина выкачу, что купаться в нем сможете!
В отряде возникло оживление, прошел одобрительный гомон.
«Тоже с купцов сдеру, как и вознаграждение кабатчику, — подумал воевода. — Для них же стараемся, пускай они и платят. Мне еще кусок жирный с того обломится».
Иосиф, пришедший загодя, стоял в стороне и как ни старался выглядеть съежившимся и потерянным, но все-таки иногда расслаблялся, и тогда на физиономии его появлялось истинное его выражение — нахальства и глумливости.
— Подь сюда, — поманил его воевода. Кабатчик резво подскочил и низко поклонился.
— Уверен, что не заблудишься и молодцов моих в болоте не утопишь? — спросил воевода.
— Как можно. Я эти болота хорошо знаю.
— Угрозы мои, наверное, тебя не проймут, — вздохнул воевода, — но клянусь: в случае чего из-под земли тебя достану и на медленном огне поджарю. И проклянешь тот миг, когда на свет появился. А еще: вот они, денежки, — воевода вынул из кармана объемистый кошель и потряс им перед носом Иосифа, который завороженно смотрел на него.
— Все как уговорено будет. Не бойся, воевода.
— Смотри.
Вскоре отряд скрылся в направлении леса. Губной староста отправился в свою избу, где накопилось немало мелких, но неотложных дел, а воевода решил пройтись по своим владениям.
За крепостной стеной тянулись закопченные избы и дворы. После вчерашнего дождя развезло грязь, растеклись лужи, город выглядел неуютно и хмуро.
— У, разлеглась тут! — воевода пнул сапогом здоровенную свинью, развалившуюся посреди улицы и не дающую проходу.
— Брысь отседова! Брысь! Разлеглась… — дьяк Алексашка подскочил и наградил ее еще двумя пинками из желания угодить воеводе.
Недовольно хрюкнув, свинья направилась прочь. Алексашка догнал ее и пнул еще раз.
— Хорошо народ живет, — поучительным тоном произнес воевода. — Вон свиней сколько развели — проходу нет. А как налоги платить — все бедные, и в казну государеву нечего сдавать.
— Мелкий народишко, — с готовностью поддакнул Алексашка. — Не чтут государевой пользы.
— Прав ты, Алексашка, не чтут.
Они вышли на площадь у стены деревянного кремля, где тянулись торговые ряды, располагались гостиный и таможенный дворы, конская изба. У порога большой земской избы, где сидят земские старосты, толпился народ. Земских старост избирали из мира, отвечали те за отношения с государевыми людьми, сбор налогов на своей территории, следили, чтоб воевода не притеснял народ. Сколько пришлось воеводе сил положить, дабы обуздать их. Мир даже челобитную государю писал о притеснениях со стороны воеводы. Хорошо, вовремя узнал. Губной староста помог, гонцов перехватил, а потом пороли их, чтоб другим неповадно было. Теперь все смирные — кого воевода запугал, кого обманул, а кого подкупил. Ох и горд он был, что ему это удалось. Вон земский староста на пороге, сейчас в пояс кланяется, а какой еще недавно ершистый был. Он, Иуда, удумал ту челобитную писать.
Воевода сухо кивнул земскому старосте и пошел вдоль рядов, где торговали хлебом, птицей, рыбой. Стояла вонь, шум, торговцы вопили что есть мочи охрипшими голосами, расхваливая свой товар, переругиваясь между собой, заискивали с покупателями, нищие вымаливали милостыню. Кучковались
