Я осторожно, чтобы не разбудить Алю, встал и пошел на кухню, прихватив рукопись. Уснуть я все равно не мог...
Добравшись до своей походной кровати, остаток ночи я провел без сна. После подобных приключений это неудивительно. Снова меня начали терзать вопросы, на которые я никак не мог найти достойного ответа: кто такие Мудрые и Магистры, что им надо и что может означать вся эта чертовщина? Тут попахивало какой-то темной тайной, чуть ли не чернокнижием. Но откуда ему взяться в наш просвещенный восемнадцатый век? И кто мне поверит, доложи я о заговоре? Да никто — в этом сомнения нет.
Сон все-таки одолел меня, но под самое утро. Очнулся я, когда солнце стояло высоко. Голова отяжелела, мысли — тоже. Сказывались последствия ночной прогулки, К счастью, я не схватил ни простуды, ни даже легкого насморка.
Петра Васильевича в палатке не оказалось. Он, как ранняя птаха, уже улетел по служебным делам. Позавидовав его умению подниматься с восходом солнца, я с трудом оделся, умылся и принялся уплетать за обе щеки пшенную кашу, пахнущую дымом от костра, приправленную доброй порцией коровьего масла. Ее принес в миске разбитной денщик капитана.
Не успел я передохнуть после завтрака, как в палатку вбежал веселый Терехин.
— Все в ажуре. Господин полковник Золотухин распорядился поставить вас на полное котловое довольствие. Василий Иванович командует Фанагорийским лейб-гвардии полком...
— Неужели тем самым? — удивился я.
— Да! Это суворовские чудо-богатыри, с которыми он наголову разбил османов в прошлом году, когда австрийский союзник принц Кобургский запросил подкрепления и Александр Васильевич с отрядом из семи тысяч солдат двинулся ему навстречу. В самую распутицу, преодолев около шестидесяти верст, он расположил отряд на левом фланге австрийского корпуса. В общем, под Фокшанами...
— Знаю, знаю, — прервал я капитана, который готов был поведать мне то, о чем уже знал каждый русский человек. — Суворов и его чудо-богатыри разгромили врага, число коего простиралось свыше тридцати тысяч...
— Более, уверяю вас. Более того! По слухам, нехристей было тысяч под пятьдесят — не меньше. Да столько же осталось в тылу у Суворова... Я сам был там после боя и насчитал более полутора тысяч трупов янычар. С боя взяли много артиллерии, а также захватили весь боезапас турок. При всем том наши потери убитыми составили всего пятнадцать человек. Чуть больше потерь у австрийцев.
— Да, это сражение войдет в анналы славной российской истории...
— Всенепременно, — кивнул Терехин. — Надеюсь, и Измаил достанется нам малой кровью... Скажу вам, как только граф Суворов-Рымникский принял нашу тридцатитысячную армию у генерала Гудовича в день апостола Андрея Первозванного, у нас всех сразу появилась уверенность — быть славной победе! Сразу же граф Александр Васильевич приказал строить с флангов батареи, заготовлять штурмовые лестницы, делать фашины. Вся эта работа закончилась как раз в день прибытия гренадеров-фанагорийцев и мушкетеров-апшеронц ее. Они прибыли в тот же день, что и вы...
— Как думаете, турки могут сдаться без боя? — поинтересовался я.
— Поживем — увидим, — вздохнул капитан. — Кстати, скажу по секрету, — в лагерь доставлена конкретная карта минных подкопов Измаила, сделанная под началом французов. Я ознакомлю вас с ней. Таков приказ командующего. Эти подкопы не плохо было бы обезвредить перед самым штурмом... Ну да ладно, о делах потом. Скажите-ка, дорогой друг, что с вами? Я вижу, вас что-то гнетет.
Терехин заметил, как изменилось выражение моего лица. После его слов о секретной карте минных подкопов в моей памяти всплыли слова загадочных участников ночного сборища. Они ведь тоже говорили о какой-то карте. Ну что же, все подтверждалось, дело приобретало все более серьезный оборот, и я ясно понял, что без помощи Терехина мне не обойтись.
— Не знаю, как и начать, — пробормотал я. — Вот что, друг мой, в нашем лагере действуют шпионы противника.
— Эка удивили! Я же говорил вам — их здесь пруд пруди.
— Вам не знаком кривоногий, низкорослый драгунский офицер, барон?
— Мало ли среди драгунов кривоногих?.. В общем-то, я неплохо их знаю — там есть немало моих знакомых. Какие-нибудь приметы...
— Он немного картавит и делает рукой вот так. — Я продемонстрировал, как ходит барон, будто помахивая при этом несуществующим прутиком.
— Кажется, я догадываюсь, о ком вы говорите. Вы что, всерьез собираетесь заподозрить его в шпионаже?
— Собираюсь, — кивнул я.
— Не знаю, какие у вас основания говорить так, но я могу сказать, что это отважный офицер, хорошо проявивший себя на поле брани. Расскажите мне все, я чувствую, что вы попали в какую-то историю.
— Попал. И пусть мои подозрения остаются при мне.
— Конечно, я мог бы и обидеться, видя ваше недоверие, но это было бы глупо. Думаю, что у вас есть основания вести себя подобным образом. Все равно рассчитывайте на мою помощь...
Хотя моя голова и была забита разными тайнами, но это не означало, что я больше ничем не интересовался. В тот день, сразу после обеда, я получил возможность присутствовать при зрелище волнительном и торжественном — встрече фанагорийцев со своим командующим. Меня оно тронуло до глубины души. Прежде всего, обращением командующего. Так тепло и сердечно мог относиться к солдатам только настоящий отец-командир. Хотя немудрено — ведь этот полк создал сам Суворов, когда еще возглавлял кубанский корпус на Тамани.
— Готов первым доложить великому князю о победе в Измаиле, — без тени улыбки отрапортовал командующему полковник Золотухин — крепыш с лихо закрученными усами.
Суворов тоже не улыбнулся, хотя лучше Золотухина знал, что до штурма оставалось еще несколько дней.
— Исполняйте.
И только после этого они обнялись и рассмеялись, вспомнив, должно быть, как Потемкин послал год назад Золотухина в Петербург, чтобы доложить матушке-императрице Екатерине Второй о Рымникской победе, которой к тому времени еще не было и в помине.
Поздоровавшись с фанагорийцами, Суворов прошел к строю черноморских казаков, стоявших при полной боевой выкладке у своих куренных знамен и осмотрел их вооружение.
— Молодцы! — похвалил он черноморцев. — Оружие свое содержите толково.
— Наказной атаман Захарий Чепега, — представился пожилой казак в ладно сидевшей на нем полковничьей форме. — Це ж мы готовы бить супостата.
— Любезный Захарий Алексеевич, а где же давнишний атаман Антон Андреевич Головатый? — поинтересовался Суворов о своем знакомце.
— Бьет турку и в хвост и в гриву за Дунаем. Намедни отхватил Тульчу и Исакчу со всем их флотом, — и неожиданно, вовсе не по уставному, казак обратился к командующему:
— Нам бы, отец родной, вместо казачьих пик ружьишки какие ни есть да пушечки — дали бы этой турке горячую порку и тут.
Я уже не услышал, что ответил Александр Васильевич, поскольку меня отвлек разговор двух старых казаков, стоявших рядом в праздной толпе любопытных, сбежавшихся посмотреть на встречу Суворова со своим любимым полком.
— Помнишь, побратим, ту зиму, когда по слову Суворова вернулись мы с турецкой стороны из-за Дуная и Польши, из разных мест Украины и встали под знамена черноморских казаков?
— Как же можно не помнить такого?
— А помнишь, друже, как в конце февраля на плацу перед крепостью Кинбурн Суворов вручал нашему первому атаману войска Сидору Белому драгоценные регалии бывшего запорожского войска — большое кошевое знамя с лучезарным солнцем в центре и малые куренные знамена Запорожской
