нахальство и самоуверенность этого человека, но я почему-то не мог противиться ему и послушно шел за ним.
Из тайника в подземном ходе Магистр извлек свой мундир поручика гусарского полка. Я отыскал свою одежду. Теперь мы могли предстать перед глазами наших товарищей.
— Может, мы еще успеем доложить командующему о подземном ходе и это изменит ход битвы? — подумал я вслух.
— Во-первых, поздно, во-вторых, я же сказал вам — наступает верхняя точка дуги. Все, что могли, мы совершили. Теперь пусть все идет как идет. Вмешиваться мы не имеем права. — Он отодвинул камень, и в глаза мне ударил яркий солнечный свет.
Вскоре мы с лже-Никитиным оказались в самой гуще событий. Сжимая в руках саблю и пистолет, я шагал в неизвестность в колонне русских солдат. Передо мной возвышались стены неприступного Измаила, и трудно было поверить, что еще недавно я был по другую сторону, видел наполненный ужасом и разрушением город. Но все это было, хотя теперь и казалось невозможным...
Я заметил рядом с собой генерал-майора и кавалера Лассия, около него — моего знакомого секунд-майора Неклюдова, а рядом прапорщика лейб-гвардии Измайловского полка князя Гагарина. Последний теперь возглавлял отряд егерей, потерявших командира. Егеря тащили приготовленные штурмовые лестницы. С этим отрядом мне и предстояло сейчас биться бок о бок. Штурм Измаила входил в свою кульминационную фазу.
Что было потом я помню какими-то чрезвычайно яркими картинками, обрывками, оставшимися в памяти, зато запечатлевшимися там на веки вечные. Более-менее четкое представление о происшедшем я составил лишь спустя несколько дней, приведя в порядок свои мысли и чувства, а также выслушав множество рассказов участников сражения. В тот миг я забыл о своей недавней ненависти к войне. Нет, я не проникся к ней каким-то уважением и, не дай Бог, любовью. Но я стал частью этой войны, каплей могучего потока, движимого всеобщим воодушевлением и желанием во что бы то ни стало победить, взять верх, покорить эту крепость! Страх перед смертью, мысли о прошлом и будущем — все это осталось где-то в стороне. Теперь же я шел вперед, и это сейчас было единственно важным.
Я карабкался по скользкой от крови лестнице, не обращая внимания на свист пуль, крики и стоны раненых, шел по трупам, стрелял из пистолета и отбрасывал его, уже разряженным, прочь. Потом махал направо и налево тяжелой офицерской саблей.
Передо мной мелькали белые тюрбаны турок, перекошенные от ярости лица врагов, разноцветные мундиры русских солдат, сверкали на солнце штыки. Я поразил в живот толстого губастого янычара, затем увидел над своей головой занесенный ятаган, который все же не обрушился на меня, поскольку дравшийся рядом со мной секунд-майор Неклюдов сразил нападавшего, но тут же пал сам. Я отомстил за него, проткнув насквозь его убийцу.
Не прошло и десяти минут, как бастион был в наших руках. Но это оказалось всего лишь началом, хотя мы и дорого заплатили за первое взятое нами укрепление противника. Заплатили своей кровью. Теперь предстояло одолеть стены самой крепости. Чуть правее моему взору открывались так называемые Бросские ворота.
Рядом действовала еще одна колонна стрелков, которой командовал, как я потом узнал, генерал- майор и кавалер Львов. Его воины, атаковавшие казематную батарею противника, дрались как львы. Это именно они помогли нам упрочить положение на захваченном участке. Тогда я еще не знал, что во время схватки у Бросских ворот отважный генерал получил смертельное ранение вражьей пулей.
Где-то вдалеке пошел в атаку Воронежский гусарский полк, чью форму носил и лже-Никитин, который до последней минуты был рядом со мной.
Несколько раз мы яростно атаковали Бросские ворота, но прорваться к ним нам никак не удавалось. Но вот часам к одиннадцати к нам присоединились сто восемьдесят спешенных казаков и три эскадрона Северского карабинерского полка. И мы вновь поднялись во весь рост и ринулись на штурм. Когда мы взломали оборону турок на нашем участке, пришло известие, что воронежскими гусарами взяты Бендерские ворота.
Но и в самой крепости нам пришлось драться буквально за каждый клочок земли. Я уже точно не помню, скольких врагов сразила моя рука. Вокруг меня то и дело слышались предсмертные хрипы, падали сраженные воины, а я как ни в чем не бывало шел вперед и вперед, пока не очутился в самой гуще турок и буквально нос к носу не столкнулся с начальником измаильского гарнизона сераскиром Айдос Мегметом. Тем самым трехбунчужным пашой, которого я уговаривал сдать крепость без боя.
— Так вот кто ты таков! — воскликнул он, едва узнав меня в новой одежде. — Тебе удалось ускользнуть от расплаты, но еще не поздно... Взять его! — крикнул он, указывая на меня своим воинам.
Меня окружала горстка егерей, оставшихся со мной с самого начала сражения. Они самоотверженно отбивались от турок, защищая меня. Но силы были уж слишком неравными. И вскоре нас осталось только шестеро. Когда надежды уцелеть уже не было никакой, я услышал знакомый голос полковника Золотухина:
— Держись, друг! Идем на подмогу!
И турок словно ветром сдуло — драться против гренадеров-фанагорийцев у них была кишка тонка. Я успел заметить, как большая толпа османов, предводительствуемая все тем же сераскиром, успела заскочить в какой-то каменный дом и укрыться там.
— А вот мы их сейчас выкурим! — крикнул полков-, ник и лично бросил в проем окна зажигательную бомбу, которая разорвалась прямо в помещении...
Тут что-то горячее ударило меня в правый бок, да гак, что я не смог устоять на ногах и без памяти повалился на землю.
...Сознание возвращалось ко мне медленно. Сначала я услышал громкий голос, скороговоркой произноивший какие-то имена и цифры. Я напряженно вслушивался и до моего сознания наконец дошло:
— ...Побиты и переколоты тоже четыре двухбунчужных паши, а именно: Хаджи Магмут-паша, Селим-паша утфулла-паша, Мегмет-паша Килийский; шестеро гатарских султанов, а именно: Каплан-Гирей, Казы — ирей, Селим-Гирей, Батад-Гирей, Ахмед-Гирей и Чегмет-Гирей. В плен взяты мухафиз измаильский фехбунчужный паша, султан татарский Мехмед-Гиэей и прочие и прочие. С боем взято артиллерии двести шестьдесят пять орудий, пороха до трех тысяч пудов, ядер до двадцати тысяч. В трофеи взято до четырехсот знамен... Всего убитыми у турок насчитывается около тридцати одной тысячи... Взято в плен девять тысяч... Наши потери составили тысячу восемьсот пятнадцать человек убитыми и две тысячи четыреста ранеными...
Я приподнялся на локте и огляделся вокруг. Я лежал на охапке сена прямо под крепостной стеной. Рана моя была промыта и перевязана, а рядом хлопотала молодая турчанка, которая показалась мне хорошо знакомой. «Ба! — сказал я самому себе. — Это же Лейла, красотка Лейла, делившая со мной ложе в ту сумасшедшую ночь. Так вот кому я обязан своим спасением!»
И словно отвечая на мой вопрос, раздался голос полковника Золотухина, обходившего раненых гренадеров:
— Все обошлось, господин инженер. Вы обязаны этой женщине за то, что она не убоялась ни людской молвы, ни запретов шариата и помогла вытащить вас из горящего дома, куда вы заползли уже будучи в бессознательном состоянии.
— Спасибо тебе, Лейла! Я этого никогда не забуду, — сказал я по-турецки, обращаясь к женщине.
Она ласково положила на мой пылающий лоб свою прохладную ладонь.
— А сейчас я расскажу вам, как мы «выкурили» сераскира и его приспешников из их последнего убежища...
Однако выслушать полковника у меня не хватило сил, я прикрыл глаза. Осмотревший меня лекарь успокоил, рана неопасна, и, если не начнется заражение крови, вскоре буду на ногах.
Двое суток я провел в каком-то сумеречном состоянии. Укрытый теплым одеялом, лежал в тесном глинобитном домишке. Красавица турчанка самоотверженно ухаживала за мной, не отходя ни на шаг.
Хоть раны и начали заживать, но общее состояние было не из лучших. Меня то бил озноб, то охватывал жар. Когда я забывался во сне, меня одолевали кошмары, в которых участвовали барон, Магистр,
