— Если бы барон зарубил самого купца, а тот случайно находился при оружии, в таком поступке можно было бы разглядеть что-то рыцарское. Лошадь же — просто имущество. Достойно ли имени де Овернье покушаться на имущество какого-то купца? Простив смерть этой лошади барону, мы, тем самым, признаем, что родовитый человек способен совершать поступки, не согласующиеся с рыцарской честью.
— А-а, — прозревая, протянул мажордом.
— Вот именно. Де Овернье — одна из самых блестящих фигур моего «царствования», мне не хотелось бы его огорчать, посему, разрешаю ему заплатить.
— Понятно, — кивнул Данже, — этот кипрский купец ошалеет от неожиданной милости.
— Что значит неожиданной? И впредь повелеваю подобные дела разрешать таким образом. И потрудитесь всем, кто способен хоть что-то понимать, растолковать смысл моего решения. Что же касается Кипра…
Понятливый эльзасец даже не дал госпоже договорить:
— Кипр молчит.
— Это, наконец, странно. Во время нашей последней встречи Гюи Лузиньян не произвел на меня впечатление молчаливого человека.
Принцесса в задумчивости теребила свой каштановый локон.
— Это все?
— Все, Ваше высочество.
Мажордом собрал пергаменты и направился к выходу из будуара. Остановился.
— Насколько я понял, у иудеев мы больше не одалживаемся. Все таки две пятых… Тамплиеры дают деньги под десятую долю и неограниченно…
Изабелла бросила задумчивый взгляд в сторону разгоревшегося камина.
— Нет, Данже, ты не прав. Занимать нам и впредь придется у иудеев, и даже, если они потребуют больше двух пятых.
На лице мажордома появилось внимающее выражение.
— Иудеям, в крайнем случае, можно и не отдавать, а тамплиерам отдавать придется в любом случае.
В бело-красную залу дворца великого магистра Рено Шатильонский вошел в ярости. В помещении находилось два человека — сам граф де Торрож и брат Гийом. Им без всякого вступления и начал излагать причины своего раздражения граф Рено.
— …как какого-нибудь поваренка в корзине возили по улицам города! В простой мужицкой телеге! Меня, предки которого пировали за одним столом с Карлом Великим! Вы не могли этого не знать, вы хотели меня унизить сознательно. Вы меня можете убить, но никто не дал вам права меня унижать!
Граф Рено был громадного роста, статен, с пышной гармоничной бородой, одним словом великолепный образец латинского рыцаря. Пьяница, забияка, мот, нахал, бабник, оставалось выяснить не дурак ли он.
— Присядьте, сударь, — мягко сказал великий магистр.
Подвигав усами, Рено Шатильонский молча опустился на деревянный табурет, широко расставил ноги и вызывающе оперся правой рукой о правое колено. Одет он был так, как и можно было ожидать от человека, проведшего неделю в подземной тюрьме. Узкие, по последней моде, шоссы продраны во многих местах, от когда-то роскошного блио остались одни лохмотья, почти не прикрывающие штаны-брэ. Только острые длинные пигаши торчали гордо и независимо. Появление обуви с загнутыми носами было связано с именем графа Анжуйского, желавшего скрыть уродливую форму стопы. Демонстрируя приверженность Анжуйской моде, граф Рено в известном смысле бросал вызов руководству тамплиеров, которое в последнее время склонно было делать ставку на Плантагенетов.
— В корзине вас сюда доставили, сударь, исключительно ради вашей безопасности, — вступил в разговор брат Гийом.
— Я уже сказал вам, что умереть готов, быть униженным — не желаю, — Рено максимально выпрямил и без того прямую спину.
— Разве можно унизить дружеским участием? — брат Гийом встал из-за стола, — мы прибегли к подобному, согласен, несколько непривычному способу вашей, м-м, доставки, боясь, что при любом другом вас могли бы распознать. Внешность ваша весьма примечательна. И донести его величеству.
— И что же?! — с вызовом спросил рыцарь. — И почему это нашего, Богом спасаемого монарха должно было заинтересовать известие о том, что граф Рено Шатильон разъезжает по его столице?
— А вот почему, — брат Гийом взял со стола лист бумаги с большой королевской печатью и помахал им в воздухе.
— Что это?
— Что это?! — прорычал вдруг великий магистр. — Это королевский указ, в нем написано, что Рено Шатильонский должен быть немедленно казнен. Человек, которого вы имели счастье зарубить неделю назад, оказался никем иным как графом де Санти, неаполитанским дворянином, которому его величество благоволил и даже, кажется, был чем-то обязан.
Брови графа Рено сдвинулись на переносице. Де Торрож продолжал:
— Итак, великолепная карьера блистательного бретера и повесы может считаться законченной. Вы задели короля, может быть и сами того не зная. Но это уже ничего но меняет.
Рено Шатильонский молча поиграл желваками, заметно помрачнел, потом спросил:
— Почему этот пергамент у вас, а не у начальника стражи? — и тут же добавил не давая собеседникам времени, чтобы ответить. — Что вам от меня нужно?
Граф де Торрож улыбнулся.
— Ну, слава Богу, приятно, когда понимают с полуслова. Вы оказывается не только умеете махать мечом, но и шевелить мозгами.
Рено поморщился.
— Несмотря на то, граф, что у вас в руках находится указ о моей смерти, я просил бы вас воздержаться от фамильярностей. И не ведите себя так, будто я уже согласился на ваше предложение. Если оно окажется очень уж гнусным, я могу отказаться. Понятно?
Лицо великого магистра побагровело от такой наглости, но гнев его не успел пролиться, брат Гийом быстро и умело перехватил нить беседы.
— Не надо думать о нас как об исчадиях ада, — улыбнулся он, — это как-то, по-детски. А в продолжение темы, скажу, что помимо этого пергамента у нас есть и несколько других. Другими словами, мы решили оказать вам и ещё одну услугу, то есть скупили все ваши долги. И как люди уравновешенные, конечно же мы не станем требовать, чтобы вы немедленно начинали с нами рассчитываться. Вы меня поняли?
Рено Шатильонский отвел глаза и шумно втянул воздух.
— Что же касается того, что мы у вас попросим, то лишь самый неблагодарный или очень уж странный человек может счесть это поручение неприятным, или хотя бы обременительным.
— Извольте говорить яснее.
Брат Гийом потер указательным пальцем кончик своего носа.
— Вам придется поехать в Яффу, ко «двору» принцессы Изабеллы, и сделать так, чтобы она увлеклась вами. Надеюсь, вам хорошо известно, до какой степени Изабелла не страшилище, плюс к этому она не старуха и не святоша. Поэтому мы вправе считать это поручение и приятным, и выполнимым. У вас будут расходы, ибо после Иерусалимской тюрьмы вы захотите сменить экипировку, поэтому… вот.
С этими словами брат Гийом достал из стоящего на столе эбенового ящика большой кошель потертой кожи и бросил на столешницу. Внутри что-то приятно звякнуло.
— Здесь двести мараведисов. Согласитесь, мы достаточно высоко ценим услуги человека, чьи предки сиживали за одним столом с Карлом Великим.
— Как бы там ни было, я прошу вас оставить моих предков в покое.
— Отправляйтесь, граф, отправляйтесь, — прогудел великий магистр.
Когда заносчивый Рено вышел из красно-белой залы, подбрасывая на широкой ладони кошель с деньгами, некоторое время стояла тишина. Нарушил ее граф де Торрож.
— Сказать честно, я не слишком верю в успех этого предприятия. Девчонка, говорят, довольно умна, и потом, эта ее страсть к Лузиньяну…
— Вы правы, мессир, но только с одной стороны. Уму и проницательности принцессы Изабеллы могли бы
