его душу проникло мстительное чувство. В сарае Агаддина и лепрозории оно было приглушено животными условиями существования — он должен был там выжить как тварь, теперь едва-едва придя в обычное свое состояние, он вновь более всего желал отомстить. Нажитый за последние месяцы опыт советовал — не спешить. Как человеческий глаз, он должен был хранить в себе умение одновременно видеть и далеко и близко. И башни замка Алейк, и кинжал, приставленный к его горлу человеком Весельчака Анри.
С течением времени Анаэль понял, что вожак тоже в известной степени зависит от него, что-то мешает лихому разбойнику запросто с ним расправиться. Как будто он ждет откуда-то указания или сигнала, а до этого должен даже, как будто беречь свою «добычу». Во время налетов, сопряженных с особым риском, Анаэль всегда был оставляем в задних рядах, он это заметил и правильно расценил.
Осень постепенно перетекла в зиму. Зимы в Палестине в те времена иногда случались довольно холодные, не был большой редкостью даже снег. Что, впрочем, выходцам из Аквитании, а тем более Британии было не внове и не могло испугать. Между тем, жизнь в разбойничьем сообществе стала тяжелей. Все меньше и меньше путников было на дорогах, все труднее было незаметно прокрадываться в города. Мрачные разбойники большую часть времени валялись в подвале, играли в кости и проклинали свою жизнь. В таких условиях каждый удачный налет праздновался широко и шумно: это скрашивало тусклые будни.
Однажды Анаэль, внимательно, по своему обыкновению следивший за всем, что происходило вокруг, заметил, что Анри немного странно проводит процесс дележки добычи. Не в полном соответствии с теми правилами, которые, как казалось Анаэлю, действовали в шайке. Он брал себе непомерно большую долю, даже если учесть его авторитет среди прочих бандюг. Было видно, что все остальные от такого поведения вожака не в восторге, но вынуждены смиряться, хотя и с большою неохотой.
У Анри была отдельная пещера, туда он и уносил то, что считал нужным спрятать. Можно было себе представить, какие там скопились ценности.
— Он не боится, что кто-нибудь убьет его однажды ночью и завладеет деньгами? — спросил как-то Анаэль у своего охранника-надзирателя по имени Кадм.
— А там ничего почти и нет, только два-три дорогих кинжала. Анри любит хорошее оружие.
— А где же все ценности? 9
— Не знаю, — равнодушно зевнул разбойник, обнажив развалины своих зубов.
'В чем тут дело? ' — заинтересовался Анаэль. Путем проведения осторожных расспросов, удалось выяснить, что примерно раз в месяц Анри куда-то увозит собранные деньги и кому-то отдает.
— Кому?
Этого толком никто не знал.
— Зачем?
— Как это зачем? — опять зевнул Кадм и кое-как объяснил, что если этого не делать, то они долго не высидели бы в этом подвале. Какой-нибудь комтур давно бы их отсюда выкурил. Или барон из ближайшего замка.
— Неужели ты думаешь, мы бы могли жить здесь спокойно все это время, когда бы не этот влиятельный человек в Тивериаде? А может и не в Тивериаде.
Анаэль не мог не признать справедливость этого замечания. Как он сам не подумал над этим. За пять месяцев ни один местный правитель даже не попытался их выследить и снарядить какой-нибудь отряд. Стало быть, Весельчак Анри действует не сам по себе, у него есть могущественный покровитель. В Тивериаде. А может быть в самом Иерусалиме? Получается, что великолепный и свирепый вожак всего лишь что-то вроде сборщика налогов. Анаэль искренне восхитился изобретательностью этого неизвестного. Когда все законные способы выкачивания денег из страны исчерпаны, надо наслать на неуступчивых жителей банду ночных разбойников и получать с них свою долю.
— Так значит, говоришь, в Тивериаде живет этот человек?
Кадм пожал плечами, этот вопрос его занимал не слишком.
— А почему Анри берет именно столько, сколько берет? — не унимался любопытствующий.
— Небось знает, — пробормотал охранник, латая суровой ниткой перевязь для меча.
Анаэль понял, что особенно глубоко с его помощью ему в эту тайну не проникнуть. Проследить, куда отвозит почти все честно награбленное вожак шайки, не представлялось возможным. Во-первых, он делал это не слишком часто, а во-вторых, — как выслеживать, с Кадмом на плечах? Но он не отчаивался, чувствуя, что какие-то возможности в этой ситуации заложены. К решительным шагам его подвигла одна история.
Были в шайке двое братьев, тапирцев-несториан, они пристали к Анри, чтобы переждать холодные времена. Работники они были замечательные. Звероподобный их облик и разбойничья удачливость быстро снискали им уважение среди собратьев по ремеслу. Однажды, вернувшись как всегда с ежедневной «работы», они положили на лысую ослиную шкуру возле костра то, что им удалось добыть. Вне зависимости от того, каким образом добывалось добро — в одиночку или совместно, к дележу оно представлялось неукоснительно и все. Непосредственный добытчик имел право на половину.
Анри вышел из своей пещеры, отделенной от общей «залы» пологом из волчьих шкур, кутаясь в меховой плащ и позевывая со сна. Присел перед горой вещей и начал перебирать их.
— Вы что, стали грабить церкви? — спросил он у старшего из братьев, беря в руки небольшой ларь из обожженного дерева. Внутри оказалось лишь несколько костей на ложе из потертого красного сукна.
Разбойник недобро осклабился. Он был прекрасно осведомлен о том, насколько крепки божеские устои в душах собравшихся вокруг костра людей. Службу Маммоне, любой из них ставил несколько выше, чем служение Господу. Поэтому выпад Анри выглядел неуместным.
— Если у тебя будет выбор умирать с голоду или ограбить церковь, ты тоже не станешь раздумывать, — сказал с вызовом тапирец.
Оказалось, что церковь эта стоит на выезде из Депрема. Анаэль отлично знал ее и отметил про себя. Еще осенью, он обратил внимание, что в этот небольшой, стоящий на отшибе храм, приезжает некий рыцарь. Он одет был весьма изыскано, сопровождал его юный оруженосец. Выглядел он весьма внушительно и его загадочная, мрачная фигура не могла не броситься в глаза наблюдательному человеку.
Настоятельствовал в церквушке отец Мельхиседек, человек подслеповатый и престарелый. Среди горожан он пользовался хорошей славой и искренним уважением. Осенью городок Депрем входил в сферу самых живых интересов Анри, поэтому, часто бывая в окрестностях города, Анаэль неплохо их изучил.
Тапирец продолжал выдвигать резоны в пользу совершенного им богохульства. Он говорил о том, что дороги пустынны, а свирепость городских стражников и собак не поддается никакому описанию. А в том, что они с братом решились обчистить церковь, старик-настоятель виноват сам, ибо напустился на них с проклятиями, когда увидел, что они раздевают у церковной ограды кривого приказчика с лошадиного рынка.
— Он так вопил, что нам пришлось его зарезать, — сказал младший тапирец.
— Кого, отца Мельхиседека? — спросил Анри негромко.
— Нет, приказчика. Он тоже вопил и все из-за этого вонючего кошелька, а в нем оказалось всего четыре дойта.
Анри поднял со шкуры кошелек, достал из него тускло блеснувшую монету и несколько раз подбросил на ладони.
— Если пройдет слух, что мы начали грабить церкви, нам не просидеть здесь и недели, — сказал Анри. — Не знаю, какие теперь понадобятся деньги, чтобы обеспечить нашу неприкосновенность.
С этими словами он положил кошелек себе в карман, показывая тем самым, что дележ добычи закончен. Но он слегка переборщил. Три тусклых серебряных креста, оловянный черпак с узорными золочеными накладками особой ценности не представляли, к тому же их невозможно было сбыть где-нибудь поблизости. Тапирцы почувствовали себя ограбленными.
— Постой! — крикнул старший. — Не хочешь ли ты сказать, что разговор закончен?
Анри нехотя повернулся к нему, продолжая кутаться в плащ.
— Именно.
— Нашего мнения о том, как надо поделить эти деньги, ты узнать не хочешь?
Анри зевнул.
— Дело сделано, и никто больше не будет высказываться по этому поводу.