— Я пригласил бы вас присесть, но вы видите, я еще не разобрал вещи. К тому же здесь всего один стул.
Ганев сконфузился:
— Жена не обратила внимания. Сейчас я вам принесу…
Он взял из передней табурет, подумал было перетащить и одно из кресел, но вдруг спохватился. «Что же я делаю?» — подумал он и пошел на кухню спросить у жены, какие стулья дать квартиранту. Он вошел так стремительно, что она испугалась.
— Ты дала ему только один стул. Какие еще ему отнести?
Оба заволновались. Оказалось, что эту проблему решить не так легко.
Кроме гарнитура в холле, у них были стулья в гостиной, но, когда приходили гости, их все равно не хватало. К тому же им было жалко их отдавать. А предлагать стулья из кухни было неудобно.
— Ну, он ведь ждет! — торопил жену Ганев.
— Что хочешь, то и бери! — сердито ответила жена.
— Ты виновата, ты и расхлебывай! — буркнул он.
Так или иначе надо было выходить из положения, и Ганев был вынужден взять два стула из гостиной.
Он поставил их в комнате квартиранта, испытывая коварную надежду, что долго они здесь не простоят.
Это вернуло ему уверенность в себе, словно, пойдя на жертву, он приобрел на квартиранта какие-то права.
— Вы чиновник? — спросил он.
Господин продолжал раскладывать свои вещи. Он усмехнулся и, вынимая из внутреннего кармана пиджака синеватую книжицу, сказал:
— Конечно, вы должны знать, кто я такой. Вот мой паспорт.
Он отвернулся и занялся своим бельем.
Ганев вышел.
Когда он вернулся в кухню, к жене, он уже вполне успокоился, хотя ему и было неприятно, что он отдал стулья.
— Не надо было давать, еще облупятся. Ну как он тебе? — сказала жена.
— Интересный тип, — ответил Ганев с усмешкой. — Не исключено, что авантюрист. Служебного удостоверения нет. Дал мне паспорт. Ну-ка посмотрим, что там.
Он открыл паспорт. Жена тоже склонилась над ним, а Мими залезла на стул. Все трое молча, с жадным любопытством разглядывали фотографию. О стекло балконной двери с жужжанием билась муха, лампа над их головами отбрасывала тени, от которых их лица словно вытягивались.
Выяснилось, что их квартирант приехал из Италии, что он инженер, холост и что ему тридцать семь лет.
Супруги стали высказывать всякие догадки относительно его жизни, потом Ганев положил паспорт в карман, и они сели ужинать.
В этот вечер они долго сидели в кухне и, только когда квартирант ушел, перебрались в холл. Супруги были недовольны и растерянны.
Переругиваясь и обвиняя друг друга в том, что навлекли на себя эту неприятность, нарушившую покой дома, они наконец легли, но, пока квартирант не вернулся, не могли заснуть. Он пришел около полуночи. Они прислушивались к его шагам и окончательно успокоились, только когда услышали, как в его комнате щелкнул выключатель.
* * *
Еще несколько дней прошло не менее нервно, но постепенно Ганевы свыклись с новым положением. Неизвестность, окружавшая квартиранта, уже не так тревожила их любопытство. Теперь они знали, что он выходит из дому в девять утра, к часу возвращается обедать, а потом работает у себя в комнате, чертит там какие-то схемы и планы.
Ганев попытался разузнать о нем что-нибудь еще, но никто из его сослуживцев этого господина не знал.
По вечерам квартирант возвращался домой так поздно, что они обычно его и не слышали. А по утрам Ана видела, как он выходит из своей комнаты — стройный» свежевыбритый, элегантный. Сквозь стекло кухонной двери, выходившей в переднюю, она успевала разглядеть его широкие плечи, производившие впечатление мужественности и силы, и еще ей казалось, что, прежде чем он появляется сам, она улавливает в передней его легкую тень. После его ухода ее пробирала беспричинная внутренняя дрожь. Ана накидывалась на свою домашнюю работу — вытирала пыль, выколачивала ковры, а потом вдруг на нее накатывала такая же беспричинная грусть.
Муж в своей страховой компании жаловался сослуживцам:
— Скверно, когда в доме чужой человек.
До этого времени ему никогда не случалось ревновать жену, с тех же пор, как они пустили квартиранта, это чувство начало его мучить. С работы он старался прийти домой как можно раньше.
Ему казалось, что жена стала хмурой, нервной, чем-то недовольной. Впрочем, он замечал, что то же происходит и с ним. Конторское помещение, где он работал, стало словно бы каким-то пыльным, мебель — обветшавшей, сослуживцы — надоедливыми. Даже директор, перед которым он испытывал благоговение и страх, вдруг показался ему ничем не замечательным, обыкновенным толстяком. Да и собственная его жизнь виделась ему теперь совсем по-другому: раньше он считал, что все завидуют его большому жалованью, красивой жене, спокойной жизни, теперь он стал думать, что жил до сих пор уныло и неинтересно.
Чтобы отогнать от себя эти мысли, Ганев пытался доискаться, где их источник, и поначалу не мог его найти. Виноват же во всем был квартирант. Это с ним в его дом проникло что-то чуждое и враждебное его привычной жизни. Постепенно Ганев осознал это и возненавидел квартиранта, но с женой старался о нем не говорить, чтобы не выдать своей ненависти.
Квартирант же не обращал на них никакого внимания. Ни разу ничего у них не попросил, ни разу ничем не побеспокоил. Можно было подумать, что он живет не под одной с ними крышей, а где-то далеко. Иногда Ганеву чудилось, что он из хозяина квартиры превратился в квартиросъемщика, и это его оскорбляло.
Как-то воскресным вечером, когда они сидели в холле и Ганев по обыкновению возился с марками, квартирант вернулся раньше обычного. Энергичной и уверенной походкой пересек он их маленький холл и скрылся в своей комнате.
Ана вскинула на него глаза, и взгляд ее задержался на двери, за которой он исчез. Она в это время шила, а тут на минуту застыла с иголкой в руке.
Ганев заметил все — и как она встрепенулась, и как смущенно посмотрела потом на него. В ее взгляде он прочел отчуждение, мысль ее блуждала сейчас далеко от него и от дочери.
На нем был старый, поношенный костюм, некрасиво обтягивавший располневшее тело. Ему стало не по себе, но он промолчал, будто ничего и не заметил. Снова занялся марками, делая вид, что ушел с головой в свою коллекцию. И нарочно, вместо того чтобы лечь пораньше, как он это делал всегда, просидел в холле до полуночи.
С этого вечера между ним и его женой установились тягостные и напряженные отношения, никак не выражавшиеся в словах. Супруги были любезны и уступчивы друг с другом, разговаривали о разных разностях, поддакивая один другому, но ни один из них не решался заговорить о том, что их мучило и о чем им следовало бы поговорить.
Он повел ее в кино, решив доставить ей удовольствие и надеясь, что старое средство, как всегда, окажется эффективным. Но кино не помогло. Жена была по-прежнему рассеянна, и мысли ее блуждали все так же далеко.
* * *
Однажды утром, когда она осталась с девочкой одна, квартирант ушел из дому раньше обычного, и она решила подмести в его комнате. До этого она заходила туда два-три раза и удивлялась тому, как изменился ее облик.
Раньше в комнате стоял тяжелый запах старушечьей одежды, и вся она выглядела серой, темной,
