Тот, кто приходил, был — тьма. Он был невидим в темноте. Его можно было только слышать. И Милодора слышала, как этот человек шел к ней от двери, и останавливался возле кровати, и долго стоял без движений, словно бы ожидая, что Милодора обернется. Но Милодора не оборачивалась. Она знала, что это всего лишь сон — один из тех дурных снов, что мучили ее здесь, в равелине, едва ей удавалось заснуть. Еще Милодора знала, что, даже если обернется, все равно не увидит этого человека, поскольку он — тьма. А в глубине души Милодора боялась, что это все-таки не сон...
Вошедший дышал часто, возбужденно, как дышит любовник, долго искавший близости с возлюбленной и наконец сделавший мечту реальностью, — осталось только взять, «вкусить вожделенный плод»...
Милодора отчетливо слышала во сне, как это дыхание еще приблизилось к ней. В этом дыхании странным образом были смешаны два запаха: запах кофе и запах солдатской казармы... Милодора никак не могла вспомнить, где уже слышала такой запах. А человек-тьма, так и не дождавшись, что она повернется, зашептал Милодоре в самое ухо:
—Я люблю вас, сударыня. С того самого мига, как впервые увидел. Я хочу бесконечно глядеть на вас, я хочу стать тенью вашей, эхом вашего голоса. Я хочу ощущать в руках ваше тепло... А вы холодны... И делаете вид, будто не понимаете меня. Вы меня терзаете, вы принуждаете меня выходить из образа, мне естественного, что мне не под силу. Потому я должен переступать через многое, чтобы взять свое...
Милодора лежала без движений. Она думала о том, что разве узнаешь голос по шепоту. Нет, не узнаешь.
А человек-тьма продолжал:
—Что вы со мной делаете, сударыня?... Вы меня сводите с ума. Вы завладели мною. Я уже сам не знаю, какой безумный поступок совершу завтра... А сегодня... сегодня губы ваши не дают мне покоя. Я хочу их расцарапать вам до крови. И это меня возбудит...
Определенно, это был очень дурной сон. Зачем расцарапывать ей до крови губы — непонятно...
А человек-тьма объяснял, то в одно, то в другое ухо нашептывал Милодоре, что маленький изъян на лице добродетели волнует его больше, нежели сияющий перл на груди порока. Поэтому он просил изъяна: — Искусайте себе губы, сударыня... Милодора вспомнила, где слышала этот запах... У себя в доме — в зале, где проживал поручик Карнизов. Милодора еще удивлялась: почему это в ее доме вдруг так запахло казармой?... И теперь шершавая лапа неизвестного монстра схватила Милодору за сердце: нигде, даже во сне, невозможно было укрыться от Карнизова. Проклятый Карнизов был всюду...
Мысленно Милодора пыталась избавиться от него — от этого наваждения. Но у нее ничего не выходило. Карнизов неотступно следовал за ней... Он заглядывал в окна, когда Милодора обходила в мыслях комнаты своего дома; лик его отражался в начищенном медном кофейнике, когда Устиша приносила ей утренний кофе; он подсматривал и в чердачное окно, когда Милодора с радостным сердцем обнимала Аполлона... Лик Карнизова выглядывал из-за тумбы на улице, когда Милодора и Аполлон садились в экипаж и ехали куда-то; а когда они гуляли в Летнем саду, подлый лик этот выглядывал из-за ровных шпалер кустарников; Карнизов приникал ухом к слуховому окну, когда Аполлон и Милодора тихо-тихо говорили о любви... Боже! Всюду был этот Карнизов, куда ни посмотри: он прятался за каменным надгробием на кладбище и за алтарем в церкви, он сидел под прилавком на рынке и подглядывал из-под ложа новобрачных, и даже немощные старики, укладывающиеся в холодную постель, должно быть, ощущали липкий взгляд этого человека; очертания фигуры его угадывались во мраке под мостом, и Милодора опасалась пройти по мосту; силуэт Карнизова просматривался в полутемной передней, и Милодора боялась войти в собственный дом...
Человек-тьма жарко дышал ей в затылок:
— Лишь одно ваше слово, сударыня, и все, что случилось, останется жалким сном. Вы вновь обретете свободу и вернетесь в свой дом. Мы накажем всех, кто дурно влиял на вас и кто оклеветал вас, а я стану счастливейшим из смертных. Все, что свидетельствует против вас, мы с легкой душой сожжем в печке... Скажите одно только слово или дайте знак, что у меня есть надежда... что я буду удовлетворен...
Милодора спала; она очень хотела проснуться, но проснуться сейчас было выше человеческих сил. Сон мучил ее, человек-тьма издевался над ней и над святым чувством, что есть любовь. И еще... Разве может сатана говорить о легкой душе — о бесценном подарке Бога человеку?
У сатаны было жаркое — адово — дыхание; и от дыхания этого теперь пахло не кофе, а серой:
— Неужели не видно, что я уже не могу жить без вас... что ради вас я способен на преступление?...
Умная женщина вряд ли поверит в существование любви, ради которой любящие способны на преступления; ради любви совершаются лишь возвышенные поступки. А Милодора была умная женщина.
Этой ночью ее совершенно измучил дурной сон — долгий сон, до самого утра.
Она проснулась разбитая, с ноющей болью в затылке.
За дверью медленно прохаживался караульный солдат. Откуда-то из-за куртин едва доносилась барабанная дробь, слышались отрывистые команды, поданные звонким голосом...
Милодора лежала без движений. Она не пошевелилась даже тогда, когда клацнули засовы и вошел солдат. Она знала, что это принесли еду; она знала, что принес еду седоусый угрюмый хромец. Она даже знала, что именно он принес. Черствый заплесневелый сухарь, миску мутного супа из загнившей капусты и кружку кипятка, именуемого чаем. За то время, что Милодора была здесь, она уже успела изучить кое- какие порядки.
Когда хромец ушел, Милодора все же открыла глаза. На столе лежал черствый сухарь, стояли помятая миска и кружка с буквами «А. Р».
Милодора вздохнула.
Спустя полчаса опять громыхнули засовы. Седоусый сказал с порога:
— Велено — на выход.
Милодора послушно встала и, закутавшись в скатерть, направилась к выходу — невесомая, как тень. Милодора была несколько удивлена, когда увидела, что поручик Карнизов поджидает ее в коридоре возле солдата.
Поручик, заложив руки за спину, слегка раскачивался с пятки на носок и смотрел на Милодору с ласковостью.
Он сказал:
— Сегодня я сам провожу вас. Я шел по коридору и вспомнил, что нам по пути... Идемте же...
Милодора безропотно пошла за Карнизовым. Дурной сон совершенно измотал ее. Силы почти покинули Милодору, и пришло равнодушие.
Поручик, не дойдя до номера второго, распахнул дверь номера третьего. Сделал Милодоре приглашающий жест и вошел в номер только за ней.
Здесь был накрыт широкий стол.
Стояли бутылки мадеры с высокими горлышками, залитыми сургучом, высились в хрустальных вазах фрукты, на серебряных блюдах красовались румяные пироги, запеченный поросенок, рыба под хреном, жареные цыплята; в глубокой чаше — рис с черносливом; тут — салаты; там — нарезанные колбасы; в дубовом ведерке, как водится, — квас, а в хрустальных кувшинах — меды и сбитни...
На все это благоухающее неожиданное великолепие Милодора смотрела с изумлением, не веря зрению.
На стенах номера были развешаны картины — | сплошь гастрономические сюжеты. За чисто вымытым окном виднелся уютный ухоженный скверик — несколько молоденьких деревьев и кусты. Стояли вокруг стола мягкие стулья, обтянутые розовым шелком, а возле изразцовой печи висело большое зеркало в раме красного дерева.
Мучаясь сомнением, наяву ли все это видит, Милодора оглянулась на Карнизова. Тот придал лицу выражение удивления и даже некоторой растерянности.
Милодора устремилась было к зеркалу, но поручик перехватил ее за локоть (пожалуй, хорошо, что Милодора не успела дойти до зеркала и увидеть свое отражение; то, что она увидела бы, — какая она стала, — не прибавило бы ей настроения и бодрости).
Карнизов сказал:
— Я, кажется, ошибся, сударыня. Мы с вами вошли не в тот номер... У нашего начальника именины,
