– Манечка, расскажи мне, что случилось! Я ничего толком не поняла! Кто на тебя напал, зачем?! Как они оказались у тебя в квартире? Ты что, их пустила?
– С ума сошла?
– Расскажи, Манечка!
– Расскажу, – согласилась Поливанова. – Потом. Сейчас у меня сил нет. И вообще!..
Она тоже пошла по коридору, только в сторону кухни, и говорила теперь издалека. Митрофанова, помедлив, двинулась за ней.
– У меня по всем приметам непременно должен случиться посттравматический психоз! Он всегда случается! И мне понадобится специалист по стрессам из МЧС! Хочешь чаю?
– Самый лучший специалист по твоим стрессам – это я, – объявил Алекс, появляясь на пороге. – Поедемте, Катя?
– Она даже чаю не попила! – возмутилась Маня.
– Вы хотите чаю?
Митрофанова, которая хотела чаю, бутербродов, утешать Маню, слушать про Алекса и рассказывать про того мужика из спортзала, а ехать никуда не хотела, моментально сказала, что ей ничего не нужно и она готова.
Маня пожала плечами. Ей тоже не хотелось, чтобы все вот так взяли и уехали!.. Ей хотелось разговоров, утешений, на диване полежать, ручку под щечку, и чтоб Алекс сидел рядом, жалел ее и гладил по голове. Ей хотелось, чтобы он был рядом и пел ей песенку про лису – это же так важно и замечательно!..
– Позвони мне, – тусклым голосом попросила она то ли Катю, то ли Алекса.
Оба кивнули.
В машине они почти не разговаривали – Алекс думал или дремал, непонятно, а Катя слишком мало его знала, чтобы приставать с расспросами. Слишком мало знала и побаивалась.
Когда с горем пополам они выехали на Ленинградку – утренний транспортный коллапс потихоньку сменялся дневным, – Алекс вдруг спохватился, что нужен пропуск.
Он долго и бестолково искал телефон, рылся в карманах, в сумке и снова в карманах и в конце концов попросил Митрофанову позвонить ему – чтобы определить местонахождение мобильника по звуку.
Она позвонила, они стали прислушиваться. Телефон грянул из «бардачка». Алекс ничуть не смутился.
…Как такого можно любить, думала Митрофанова, косясь на него. Заботиться о нем, печалиться, отчаиваться?! Он же ненормальный!.. Как с ним можно разговаривать, если кажется, что ему все известно наперед, и он постоянно размышляет о своем, и очень быстро начинает скучать, и даже не дает себе труда скрывать это? Как можно его любить, если он толком не знает, на какой улице расположено родное издательство – а он не знает! – зато наизусть помнит Сумарокова?! Как можно с ним спать, ужинать, делить… быт, если он вообще не понимает, что такое быт?! Он кладет телефон в «бардачок» в чужой машине, потом ищет его по всем карманам, зато искусно решает всякие головоломки, не имеющие к жизни никакого отношения?!
– Какой номер у вашей машины? – спросил Алекс, не отрываясь от телефона.
Митрофанова назвала номер и потом три раза поправляла, потому что он никак не мог правильно повторить все цифры, и в конце концов сама запуталась. Невозможный, ужасный человек!
Бедная Маня.
– Лариса закажет нам пропуск, – сообщил он, когда с таким непосильным делом, как номер, было покончено. – Лариса – это помощник Сергея Балашова.
Катя кивнула.
– Я попробую зайти, а вам, наверное, лучше подождать в машине, – подумав, продолжал Алекс. – Я не знаю, что там за люди и впустят ли меня.
– А зачем мы тогда едем?
Он улыбнулся и откинул волосы с лица. Жест был очень красивым, как в кино.
– Ну, мы надеемся на лучшее.
– Дэн просил позвонить, – вдруг вспомнила Митрофанова. – Он что-то нашел про подругу Сергея Балашова. Сказал, что вы его просили!
Но звонить уже было некогда, машина медленно ползла по поселку. Вот и знакомая персона, то ли Самсон, то ли Нептун, а вот и «дамский клуб»! Несколько нянек под липами трясли и катали туда-сюда коляски с младенцами.
– Какая здесь красота, – мечтательно сказала Митрофанова. – Я имею в виду, за городом! Я всю жизнь хотела жить в собственном доме. А тут так чудесно, и ехать близко!..
Алекс кивнул. Ему стало смешно.
Маня Поливанова сказала, что общежитие и ужас. Катя Митрофанова сказала, что красота и загород.
Как интересно.
– Смотрите, вон дом пять.
«Купер», которым Митрофанова так гордилась, остановился возле затейливой литой решетки с виноградными гроздьями и чугунными оленьими мордами по обе стороны ворот. Алекс некоторое время изучал решетку, потом вздохнул и выбрался из салона.
Улица Новая была, по всей видимости, в полном соответствии с названием относительно новой, застраивалась в последнюю очередь. Участок справа обнесен строительным забором, но никакого шума стройки не слышно, а участок слева вовсе не огорожен. Кругом вывороченный многотонными грузовиками песок, разъезженные колеи, в которых стоит вода, и в глубине возвышается серая бетонная громадина, явно не достроенная и уж точно необитаемая. Позади – Алекс оглянулся, – плотно придвинувшись к границе участков, дремлет лес, мокрый, весенний, темный.
Должно быть, летом от комаров спасенья нет, подумал Алекс рассеянно.
– Ну, что там? – Митрофанова стояла возле машины, и вид у нее был тревожно-любопытный.
Не ответив, он пошел к калитке, такой же затейливой, в завитушках и гроздьях чугунного литья, поискал кнопку звонка и надавил.
Кнопка безнадежно провалилась в переговорное устройство, и моментально стало понятно, что домофон не работает. Алекс нажал еще раз.
Тишина. Только в весеннем лесу ошалелым голосом кричит какая-то одинокая птаха.
Алекс толкнул калитку, которая легко поддалась, ступил на дорожку и негромко велел Митрофановой оставаться на месте.
Снег на желтой плитке давно растаял, а лужи образовались такие, что до дома придется или лезть по сугробам, или брести по щиколотку в воде. Алекс решил, что по сугробам лучше, и неловко влез на бордюр. В ботинки моментально набился снег.
…Простыну, заболею, буду лежать с грелкой и читать романы, а Маня станет за мной ухаживать, жалеть, подавать чай и молоко с медом.
…Маня не может ухаживать!.. У Мани сломаны пальцы, порезы на спине, и еще она заявила сегодня, что ее непременно должен хватить посттравматический синдром. Все наоборот. Сейчас я должен ухаживать за Маней. Пока я ходил на свидание, раздумывал о свободе и искал свое «я», Маня попала в беду. Мне даже в голову не приходило, что она
И тут он вдруг остановился, пораженный очень простой и очень понятной мыслью. Он застыл в сугробе, не дойдя до высокого крыльца шагов десять.
Раньше – до Мани – он только и делал, что болел. Тот человек, кто был когда-то никем, у которого украли роман да еще и обвинили во всех смертных грехах – это все происходило совсем недавно! – требовал бесконечного внимания окружающих. Ему то и дело нужны были подтверждения в том, что он все еще существует. Он болел, капризничал, и разлад с окружающим миром – единственное, где он мог существовать, – казался ему совершенно естественным. Боль, неудобство, изломанность, «я тоскую, как Блок», и только так правильно и возможно. А еще он всерьез считал, что «чем хуже, тем лучше»!.. Только бездари не страдают поминутно!.. Что за жизнь без страданий? Скверно было то, что страдания
