— Нет его, деточка. Что с тобой, маленький?
— Мама, — сказал ребенок, — очень плохо маленькому Вачо. Ему очень плохо.
Детский голосок словно бритвой резанул сердце Костадина. Оно наполнилось болью и отяжелело, кровь застучала в голове. Ухватившись за перекладину, Костадин скатился на спине по сломанной лестнице, ступил на плетень, который нащупал ногой, и одним прыжком перемахнул на другую сторону. Из комнаты, где ночевали добровольцы, слышалась брань. Костадин прошел мимо открытого окна, перешагнул обструганный, как в хлеву, порог и оказался в маленькой кухоньке, разделявшей две комнатки. Слева сквозь щель в двери процеживался свет керосиновой лампочки. Он отворил дверь без стука.
Комнатка была низкой. С потолка свешивалась пестрая люлька. Светловолосая молодая женщина держала на коленях ребенка. Это был большеголовый худенький мальчик. Он поднял на Костадина свои синие страдальческие глаза и с мольбой протянул тоненькие, как прутики, ручки, словно хотел защитить ими мать.
Старушка встала между Костадином и женщиной.
— Будь милостив, сынок!
— Где отец ребенка? Он арестован? — спросил Костадин. Внимание его было сосредоточено на добровольцах, которые продолжали браниться.
— Задержали его, а солдаты не отпускают, — сказала старушка.
— Оденьте ребенка, я понесу его к военному фельдшеру.
— Я не дам его, не дам! — с животным ужасом вскрикнула женщина.
— Не бойся, ты тоже пойдешь со мной, молодуха, — сказал Костадин.
— Кто это тут и почему вмешивается не в свое дело? Чтоб тебя!.. — Дверь соседней комнаты скрипнула и отворилась.
Костадин вышел как раз вовремя. Доброволец был в кухне. Несмотря на свет керосиновой лампочки, Костадин не узнал его. Перед ним появилась неожиданно какая — то фигура в белой расстегнутой рубашке, блеснули сердитые глаза. Костадин замахнулся. Кулак его стукнулся о что-то мягкое, и это что-то хрустнуло и сломалось. Человек глухо промычал и зашатался. Костадин ударил еще раз. Из комнаты выскочил еще кто- то и налетел на него. Удар Костадина отбросил и второго, и тот повалился через отворенную дверь на лежащих на полу добровольцев. Те с ревом вскочили на ноги. Костадин молча наносил им удары и только рычал. Кто-то вылез из окна. Во дворе щелкнул затвор винтовки, сверкнул огонь выстрела. Женит на по ту сторону двери завопила, дверь с треском захлопнулась, лампочка погасла, собачий лай заполнил темноту ночи.
Кто-то отчаянно кричал на дворе:
— Патруль! Патру-уль!
— Бай Коста, что ты делаешь, бай Коста! — простонал молодой Гуцов, ползая по темной комнате.
Костадин опомнился, лишь услышав на дворе голоса и увидев в свете электрического фонарика солдат и горбоносого офицера из дежурного взвода, который сверлил его из-под каски своими черными армянскими глазами. В кухоньке кто-то ревел, как вол, испуганный тенорок нервно твердил:
— У него сломана челюсть. Дайте сюда лампу, скорее дайте лампу!
— Вот так, мы себе спим, господин поручик, а он набросился на нас…
— Без всякой причины!
— …нам не дали спать.
— Пьяный, сам себя не помнит, — кричали добровольцы, столпившись вокруг Костадина и поручика.
Офицер схватил Костадина за куртку.
— Ты где находишься? Под суд хочешь пойти?
Костадин вырвался.
— Не тронь меня и не вмешивайся, господин поручик! — Он тяжело дышал и с дикой злобой глядел на изогнутый, как клюв, нос офицера.
— Храбрость свою показывает! Этот субъект не имеет элементарного понятия, как вести себя! — Офицер снова схватил Костадина за куртку, но, встретив зверски искаженный взгляд и почувствовав, что Костадин сжал его руку, отпустил его. В эту минуту во двор вбежал ротмистр с белокурым подпоручиком, и горбоносый поручик обернулся к ним.
— Что за стрельба? — закричал ротмистр, засовывая револьвер в кобуру и стараясь устоять на ногах.
Офицер доложил. Ротмистр строго взглянул на Костадина.
— Как так, почему вы дрались? Вы ведь мобилизованы… Поднимаете на ноги весь эскадрон, стреляете!
— Господин ротмистр, — сказал Костадин, — отойдемте в сторону, и я вам расскажу…
— Что расскажете? Объясните… Что вы мне расскажете?
— Я объясню вам, почему так произошло.
Ротмистр поколебался, сердито пробормотал что-то, но последовал за ним. Костадин увел его под липу.
— Вы знаете, что я не пьян, — сказал он тихо, когда они остались вдвоем в темноте, стоя друг против друга. — В доме тяжелобольной ребенок, он может умереть, господин ротмистр. Позовите фельдшера, может, он сумеет помочь ему. И отпустите отца — он арестован. Я поручусь за него, как поручились другие за своих близких. И уберите этих людей отсюда.
Ротмистр ухватился за липу.
— Что, что? О каком ребенке вы говорите, о каком поручительстве? На какое поручительство намекаете? Что вы хотите этим сказать?
— Вы догадываетесь, о чем идет речь.
— Из милосердия заступаетесь, да? Больной ребенок, говорите…
— Заступаюсь из простой человечности. Украли у людей часы, осыпают бранью мать за то, что плачет ребенок, — мешает им, видите ли, спать. Освободите крестьянина и помогите людям, господин ротмистр. Вы кажетесь разумным человеком.
Ротмистр вздохнул.
— Ладно, будем считать, что вы пьяны. Ведь и мы тоже сегодня изрядно хватили… Надо было доложить мне об этом, а не расправляться самому… Куда я теперь дену этот сброд? Пусть ломает себе голову ваш командир — его это люди. Отправляйтесь спать. Раз ребенку так плохо, я пришлю фельдшера. А в поручительстве нет никакой необходимости. Никаких поручительств нет, я вас не понимаю, — добавил он угрожающим тоном.
Костадин вернулся на сеновал и снова лег. Сердце его колотилось, в ушах шумело.
На дворе ротмистр отчитывал добровольцев, белокурый подпоручик расспрашивал старушку и молодую женщину; свет электрического фонарика проникал через щели сарая, желтыми полосками падал на сено. Вскоре пришел военный фельдшер. Ребенок снова заплакал. Заспанный сердитый бас громко произнес:
— Скарлатина! Горло у него все обложено. Возьми его и ступай со мной. Почему разместили здесь команду?
Хлопнула калитка. В наступившей тишине кто-то из добровольцев сказал:
— Чего он взбесился, этот Джупунов? Так влепил парню — ой-ё-ёй! Челюсть вышиб. Фельдшер никак не может вправить.
— Бобер, — отозвался второй, — завтра тебе самому придется зарывать убитого и сдирать шкуру с лошадей. Теперь ты остался без напарника.
— Да замолчите же! Давайте спать, — сказал писарь.
Снаружи донесся тихий шепот. Говорили невнятно.
Зашумело листвой дерево, и в сарай хлынула волна пьянящего аромата цветущей липы. Сквозь отверстие в крыше смутно виднелся вставший дыбом гребень Балкан.
Усмирив села Симаново, Босево, Гайдари и еще несколько небольших общин, забрав оружие и произведя аресты, добровольческая команда из К. в среду утром 13 июня выехала обратно в город, ведя за
