– Если для вас покупка пары трусов сродни маскировке типа накладной бороды, как же вы с вашей пассией появляетесь на людях?
– Вовсе нет! Нигде я с ней не появляюсь. Вы что, считаете меня полным идиотом?
– Ну и как же тогда? – спросил я в надежде, что он не станет сопротивляться и ответит на этот вопрос.
– Никуда носа не показываем. Иногда прихожу к ней на квартиру, хотя возникает немало проблем с ее соседкой. Чем дальше, тем больше. Или одалживаю у кого-нибудь ключи. Но это по-своему тоже нелегко. У меня мало знакомых с квартирами, к кому можно обратиться с такой просьбой, большинство также знают Китти и, стоит мне заикнуться, начинают корчить из себя почтенных британцев. Притом те, к кому я обращаюсь, как правило, болтуны. Просто до странности все так нелепо сходится.
В философической печали Роя потянуло вбок по заросшей тропинке, наши ноги по щиколотку увязали в толще нападавших листьев.
– Если в этом проблема, то… в общем, прошу ко мне в любое время, только предупредите заранее. А рот свой я, как вам известно, умею держать на замке.
– Большущее спасибо, Даггерс, буду иметь вас в виду, – сказал Рой так, что мне стало совершенно ясно, смысл услуги вовсе не в том, чтобы просто выслушивать все эти его откровения, и угасшие дурные предчувствия с новой силой зашевелились во мне.
– Сколько ей лет?
– Девятнадцать.
– Ну надо же! – воскликнул я больше из восхищения перед прозорливостью Китти.
– А что такое?
– Да нет, все, собственно, в порядке, хотя, по правде говоря, поражает столь юный возраст.
– А что такого? Я бы просил по возможности оставить вашу вечную привычку все расставлять по полочкам. Всякие разговоры о разнице между поколениями не более чем выдумка прессы, радио и телевидения, а также янки. Вы, верно, даже не представляете себе, что такое молодежь в полном смысле слова. Понятия не имеете, какая она, что у нее в голове, на что она способна.
Дорожка сделала поворот и устремилась подъемом по направлению к дому. Мы брели к нижнему каскаду лужаек, земля под ногами была мягковата. Я наслаждался и садом, и воздухом, и солнцем, однако ни на шаг не продвинулся в определении смысла услуги. Тем не менее снова рискнул:
– Так вы это о ней или о молодежи вообще?
– О них обо всех. Она так много открыла мне, о чем до нее я даже не подозревал.
– Да что вы говорите! Что же именно?
– Ах, да все… умение чувствовать, умение видеть.
– Надеюсь, на ваш слух она не оказала влияния?
– Ну вас, Дуглас! Да-да, она обожает поп; все они обожают. И если вглядеться попристальней – именно в лучшее, что там есть, а это не «Херманз Хермитз», а, скажем, «Лед Зеппелин», – то здесь можно обнаружить на удивление приличную музыку. Только, по-моему, это все не для вас.
– Не для меня.
– Философская школа!
Я узнал эту фразу: к ней Рой прибегал в патетический момент в качестве скабрезоподавителя или ради выдрючивания. Тот факт, что при этом он в любой компании не гнушался употреблять, притом в избытке, явные непристойности, натолкнул меня на мысль, что данный его возглас был произнесен не из стыдливости, а, скорее, был отголоском детской еще привычки, изначально возникшей как следствие домашнего или школьного запрета. Если же подозревать выдрючивание, значит, это выражение когда-то в прошлом вызвало в нем раздражение, что в некоторых случаях определяется довольно точно. Скажем, сочетание слов «философская школа» само по себе могло всплыть где-то в процессе образования; еще одна его любимая фразочка, «спортивный дух», восходила к более раннему периоду. Как я установил путем исследования, «правоверный христианин» – было любимое прозвище генерала Франко эпохи Гражданской войны в Испании, и я частенько представлял себе, как Рой, лишенный всякой возможности активно сопротивляться, выдает в сердцах этот эпитет с больничной койки в Барселоне, где провалялся с приступом аппендицита и последующими осложнениями осенью 1937 года, – таковым оказалось его пребывание в этой стране, не считая пары часов по приезде и пары при отъезде.
Выдержав паузу, Рой продолжал:
– Она и джаз тоже любит. Она в нем слышит иное, не то, что мы, и все же любит.
– Рад за нее. Так кто она?
– Не из вашего круга, – сказал Рой, интонационно подчеркивая своеобычность подразумеваемой особы.
– И все же должен вам заметить: неплохо для мужчины, гм, для мужчины вашего…
– Для старого петуха вроде меня завести и плести амуры с крошкой девятнадцати лет?
– Именно. Я бы даже больше сказал. Не просто плести амуры, но делать ее счастливой, даже не выходя с нею на люди, без всяких вечеринок или шикарных ресторанов, не теша ее самолюбие явлением там и сям в обществе сэра Роя Вандервейна. Такого прежде с вами не бывало, – верно, Рой? – чтоб скрывать тайну от всех, кроме домашних. Китти мне говорила…
– Тут обстоятельства особые.
– Несомненно. Но, должно быть, ваше девятнадцатилетнее создание само по себе необыкновенное, особенно учитывая нынешний стандарт, если она примирилась с тем, что ее держат вот так взаперти. Если только у нее нет кого-то еще, кто выводит ее в свет?
Мы добрели до самой верхней лужайки и двинулись по ней по направлению к внутреннему дворику. И тут внезапно, но как-то машинально Рой развернулся и зашагал в направлении, откуда мы шли. Я устремился следом, убежденный, что настал момент раскрытия сути услуги.
– Вовсе она не примирилась. С каждой новой встречей все настойчивей выговаривает мне за то, что я ее прячу. Теперь она в любой момент может отказаться лечь со мной в постель, если я не выведу ее на люди. А этого мне никак нельзя. Во всяком случае, выходить только вдвоем.
– Стало быть, вы предлагаете, чтобы мы выходили вчетвером, вы, она, Пенни и я под видом того, что она – подруга вашей дочери, а я приятель подруги вашей дочери, который по счастливой случайности оказался вашим старым приятелем. Очень мило. К тому же так удобно!
Он даже не оценил моей сообразительности.
– Это единственное, что можно придумать. Я уже был в полном отчаянии, если бы не ваше внезапное появление в нашем доме. Понимаете, она меня сегодня выставила, и все из-за этого самого. Дьявольская нервотрепка!
– Я нахожу, что Гилберт гораздо больше бы вам подошел. Он нравится Пенни. По-моему. Ну и потом, гм, и возраст более подходящий, и вообще.
– Я уже к нему обращался.
– И он вам отказал?
– Категорически. Сами знаете, эти… молодчики способны корчить из себя истинных пуритан. Вот вам результат, мы сами начинили их пошлой фрондерствующей идеологией, чтоб заткнулись и не мешали их спокойно эксплуатировать.
– Насколько я знаю, немало таких, кого не затронула эта идеология.
– А Гилберта затронула. Он содействовать отказывается.
Рой яростно пнул ногой уже почти сгнивший крокетный мяч и затих в ожидании бесконечного шквала возражений с моей стороны.
– Это нелепо!
– Возможно, для вас на этом этапе это звучит довольно-таки нелепо. Но если вы, прежде чем вынесете свое решение, обдумаете мое предложение, как я надеюсь, то увидите, что в нашем случае это вовсе не будет выглядеть нелепостью, даже в глазах общих знакомых, поскольку мы можем попасть именно в их поле зрения.
– Но я буду нелепо себя чувствовать!
– Вы постепенно привыкнете.
– Гилберту не понравится, что я увлекаю его девушку в вылазку, которую он уже заклеймил как
