– Не понимаю я, знаете ли, какой смысл играть в кошки-мышки с бездушной штуковиной? Вам бы силы для боя поберечь, а вы ведете себя, точно дитя малое.
Спартак слышал реплику и шаги вошедшего в камеру Александра Сергеича, но не видел его. Спартак не смог повернуть голову – его затылок прилип к стене. Влипли в стену и локти, и пятки. Иначе говоря: за что Спартак боролся, на то он и напоролся. Зачем боролся – вот в чем вопрос.
– Перетренировались, уважаемый? Готовы спарринговать со всем, что движется? – Задавая обидные для героя вопросы, на которые Спартак не смог ответить и самому себе, в поле зрения влипшего в стену появился Александр Сергеевич.
Одеяние менеджера-продюсера поражало воображение и шокировало интеллект. Настолько шокировало, что Спартаку-воину пришлось до предела напрягать силу воли, чтобы задушить в зародыше Спартака-ученого.
Александр Сергеевич был одет... нет, не одет... нет, раздетым он не был, хотя, наверное, под облаками был голым. Он был весь окутан облаками. Точнее – густой облачностью. Еще точнее – не везде густой и не совсем весь. Лицо его оставалось открытым. Легкая пелена полупрозрачной облачности, будто вуаль, паутинкой туманности покрыла прическу и шею. Ближе к плечам облачность становилась гуще. Ниже ключиц фигуру обволакивали по контуру медленно-медленно перемещающиеся, густые и плотные облачка. Александр Сергеевич как бы облачился в скафандр, сотканный из маленьких облаков, которые сонно «жили», чуть заметно вспучивались и опадали, обтекая тело-планету. Не иначе, между плотной неровностью облачности-скафандра оставался малюсенький зазор искусственной атмосферы с благоприятным микроклиматом, который менялся в зависимости от заоблачных условий. Однако более всего поражали, загоняя воображение в глухой тупик, подметки облачности-скафандра, плотные до состояния пружинной твердости, и легчайшая, еле-еле, едва-едва заметная атмосферная аура перчаток.
– Сегодня я, знаете ли, совпаду с вами по времени тютелька в тютельку, – небожитель... или, правильнее, внебежитель, Александр Сергеевич, встал, подбоченясь, на обманутую Спартаком панель, мешая ей отлипнуть от пола. – За пределами этой камеры нет приборов, гарантирующих мою личную безопасность. Посему на ристалище я доставлю вас, как дикого зверя, лишенного возможности царапаться да кусаться.
От стены отделился прямоугольник, подобный размерами тому, что попирала обутая в облака нога. От стены отлепилась панель с влипшим в нее, словно муха в мед, Спартаком. Панель со Спартаком опрокинулась, зависла горизонтально, подплыла к Александру Сергеевичу, застыла на уровне его пояса.
– Пора в последний путь, уважаемый, – глядя сверху вниз на Спартака, обрадовал повелитель и повернулся к рабу задом, к двери передом.
Александр Сергеевич вышел из серой камеры в серый коридор. Спартак, прикованный к... так и тянет сказать: к ковру-самолету, хотя правильнее: прикованный к столу-самолету, поплыл следом за спортменеджером. Закатив глаза, Спартак видел облачную спину и туманный затылок Александра Сергеевича; скосив глазные яблоки, мог видеть серые стены коридора; глядя вверх, не мучая глаз, наблюдал потолочную серость. По коридору Александр Сергеевич шел, а Спартак плыл минут десять. Возможно, чуть больше, не исключено, и чуть меньше. Окончился коридор мыльным пузырем. В том смысле, что Спартаку пузырь показался мыльным.
Радужный пузырь с дырой-входом, равной по площади срезу серого коридора, болтался вовне, в черноте Космоса. За тонюсенькой, колышущейся оболочкой пузыря раскинулась бездна, припорошенная звездами.
Александр Сергеич вошел в пузырь, радужная оболочка под его весом заколебалась. Спартак вплыл вовнутрь пузыря, и оболочка затянула коридорный срез. Пузырь отделился от.., Спартак скосил глаза – от гигантского серого куба, парящего в космосе, от светящейся серым, усыпанной пузырями-прыщами грани суперкуба. Пузырь дрейфовал в невесомости минуты три, до тех пор, пока Александр Сергеевич не произнес позевывая:
– Курс – на Дворец Спорта.
И оболочка пузыря-космолета вспыхнула ровным белым сиянием, отчего исчезла панорама за... скажем так – за бортом.
– Поехали... – изрек Александр Сергеевич, присаживаясь. Его зад вляпался в донце светящейся сферы, которая, очевидно, перемещалась из одной точки космической бесконечности в другую. Как перемещалась, на какое расстояние – хрен знает. Но перемещалась относительно долго, «ехали» более получаса – Спартак специально считал секунды. Счет перевалил за две тысячи, когда потух пузырь-лампочка. Спартак увидел иную конфигурацию созвездий в черноте бездны и другой мегакуб, источающий бледно-голубоватый свет и утыканный пупырышками пузырей.
«Причалили» к свободному проему голубого коридора. До боли скосив глаза, Спартак приметил как бы шторку меж вакуумом космоса и срезом коридора. Пузырь прижался к шторке и вместе с ней лопнул частично, открыв проход в голубизну мегакуба.
– Приехали, – молвил Александр Сергеич, оторвал зад от колышущейся выпуклости, вышел из пузыря, за ним, как привязанный, выплыл Спартак на ковре, тьфу! – на столе-самолете.
По голубому коридору двигались дольше, чем по серому. Гораздо дольше. В конце голубого коридора Спартака подстерегал очередной шок.
Коридор вывел в... как бы ЭТО назвать-то?.. В супермегацирк. Блин арены по площади раза в два превышал футбольное поле. Посередине – ринг. Помост с канатами раза в четыре более боксерского – земного. На ринге топчется нечто, о нем попозже.
Купол цирка – ЭТО что-то. Из-под этого купола можно прыгать с парашютом. Причем затяжной прыжок. Под куполом светит, типа, солнце. Оно, вопреки всем законам физики, высвечивает ринг да блин арены, оставляя в тени ярусы со зрителями. С тысячами, десятками тысяч зрителей, чьи смутные, облачные силуэты с трудом, но угадываются.
Сквозь амфитеатр со зрителями то тут, то там к освещенной арене прорвались голубые проемы коридоров. По бокам, у голубых стенок, у выхода на арену, стоят, выражаясь земным цирковым языком – «униформисты». По два у каждого выхода.
Панель-липучку качнуло, она «встала» вертикально, опустив ноги Спартака, подняв его голову. Кося глазами, наш герой сумел рассмотреть «униформу» слева и справа от себя во всех подробностях.
Облачное одеяние «униформистов» отличается синевой от бесцветного покрова на Александре Сергеевиче. Синие облака обволакивают синекожих лысых мужиков с ярко-синими усами а-ля Сальвадор Дали. С усами цвета волос сказочной Мальвины. Про девочку Мальвину Спартак вспомнил, мысленно сбрив одинаковые усы с одинаково голубых лиц, имевших мягкие чисто женские черты.
– Не туда косите шаловливые глазенки, многоуважаемый камикадзе. Вы на ринг, на ринг соизвольте посмотреть повнимательнее, – Александр Сергеевич взмахнул рукой подле лица «многоуважаемого», с пальцев Сергеича сорвалась легчайшая субстанция бесцветной облачной ауры, повисла перед глазами «камикадзе», сделалась выпуклой, точно линза, помогла зрению во всех подробностях рассмотреть монстра на ринге.
Монстр смахивал на здоровенное беременное бесхвостое кенгуру. Или, скорее, на бесхвостого пузатого динозавра. Или на помесь беременного кенгуру с толстяком динозавром. Ноги у монстра непропорционально большущие в сравнении с туловищем, ручками и головкой. Впрочем, если приглядеться внимательнее, то ручки уже не кажутся такими уж маленькими. Тонкие – да, но отнюдь не короткие грабли. И когти вместо пальцев на руках кажутся маленькими только в сравнении с когтями вместо пальцев ног.
И все же монстр специализируется на работе ногами. То есть – ножищами. Толстенными ножищами- поршнями с костяшками-пятками, длиннющей подошвой и когтями, будто зубами саблезубого.
Вряд ли «исходный человеческий материал» практиковал корейское «тхэквондо», знаменитое саморекламой прыжковых техник. Прыжки в «тхэквондо» перекочевали из тех времен, когда существовала насущная надобность пехотинцам сшибать с коней всадников. Вся прелесть корейской прыгучести в факторе неожиданности, а этот мутант, во-первых, сам размером с лошадь, и, во-вторых, нет смысла уповать на неожиданную прыгучесть с такими стопами – подкидными досками, да ляжками-рессорами.
Скорее всего, «исходный материал» в своем человеческом обличье был докой какого-нибудь китайского стиля, зародившегося в городской местности. Для «горных стилей» характерен отказ от плавных
