шесть часов? Получил Нобелевскую? Нежился на Джекки Кеннеди, удрал в Восточный Берлин? Ублюдок! Но и сам Хамер восхитился бы ответом Ронни.
– Ах, Билл! – пробормотал он, улыбаясь и сощурив глаза, чуть ли не подмигнув. – ОЧЕНЬ старый мой друг. ДАВНЕНЬКО знаю я Билла.
– Да, Ронни умеет шутить, верно, Ронни? – Снисходительный тон и покровительственная рука леди Болдок на плече Ронни повредили его явному намеку на то, что Хамер продвинулся благодаря шантажу или гомосексуализму. Потом тон стал резче: – Но вы-то как набрели на него, Кирилл?
– Встретил как-то в Лондоне. Целовек, по-моему, неплохой, интересный. Говорили о моем выступлении в передаце.
– Кирилл, вы не сказали мне.
– Дорогая Зульетта, – сказал Василикос, произнося более понятно, – ницего не полуцилось. Он не набрал столько миллионеров. Долзна была быть беседа о богацах.
Симон нахмурилась и скривила рот.
– Богацах?
– Простите, – сказал Василикос, улыбнувшись так снисходительно, что Ронни еле стерпел. – Это все мой акцент. О людях с больсими деньгам. БОГА-ТСАХ, понимаете? Да, было грустно, когда эту стуку отменили. Хамер готовился снять фильм о моем доме – не этом, а близ Канн, вы, кажется, не были там, – и не выело. Я расстроился. Мне этот парень понравился. У него оцень неплохие идеи. О, у таких, как я, руки всегда грязные от денег. Доллары, драхмы, фунты (Ронни пытался изо всех сил кивать в ответ на такое благоволение, но не смог), весь день думаем только об этом и мараем руки. А парни вроде Хамера помогают нам стать луцее, вспомнить о многом другом, прекрасном, которое нельзя ни купить, ни продать – истина, любовь и друзба со всеми. – Чуть шевельнув пальцами, отодвинув их назад дюйма на полтора, Василикос отверг предложение или вопрос темноволосой девушки, фигура которой никак не могла быть создана природой – чувствовалось вмешательство инъекций или чего-то еще. Василикос молча взял другой рукой у туземца в белом стакан фруктовой ерунды с серебряного подноса, такого маленького, какого Ронни еще не видывал. – В конце концов, – сказал Василикос, – соверсенно ясно, сто мы в этом мире не случайно. Нузно делать то, сто зелает от нас Господь. Вот в цем суть. И я не могу больсе задерзивать вац обед. Спросите двойную порцию клэм.[11] Они очень маленькие, но вкусные, вам понравится. Пока.
С царственной улыбкой, которая исчезла, когда он отвернулся, Василикос сделал несколько шагов к другому ожившему мифу – на сей раз это был спутник Диониса, но в летней морской форме, коммодор или вице-адмирал, во всяком случае осыпанный золотым шитьем. Леди Болдок проводила карими глазами Ронни, покорно уходящего с ее дочерью. Она тоже явно предвкушала разговор по душам. Ронни это ощущал. Ублюдки наступают. Боже! Они должны чувствовать, что есть причины наступать. Стало быть, у них все в порядке с предвидением, но плохо с наблюдательностью. Дай Бог, чтобы то, что они увидели в своем магическом кристалле, случилось. Все инстинкты твердили ему, что Симон следует завоевать не позднее вечера. Еще ночь врозь, и вступит в действие план Б, звонок из «Взгляда» и телеграмма от бородатого Эрика. Ронни усердно сложил крестом пальцы свободной руки, отгоняя беду. Другую руку держала Симон.
– Много говорит, – начал он испытующе.
– Никак не кончит, – сказала она, реагируя, как ему хотелось.
– Ужасно то, что он верит всей этой чуши про любовь, истину, Бога и прочее.
– Но достаточно умен, чтобы делать деньги.
– Это другое дело. Можно верить в летающие тарелки и быть первоклассным микробиологом.
– Но деньги портят людей.
– Пока их зарабатываешь, не испортят. Впрочем, я понимаю, почему тип вроде Василикоса треплется о любви и истине.
– Почему?
– Думаю, и того и другого в мире мало.
– А как насчет болтовни о Боге?
– Господи, не знаю, – сказал Ронни, несколько смущенный эффектом своих последних слов (сильных и трогательных, по его мнению), вызвавших столь настоятельный вопрос – Теперь у него, наверно, и на это хватает времени. Полным ходом движется в царство Божие.
Хотя Ронни просто пускал пыль в глаза, а Симон подыгрывала ему, это все-таки больше походило на беседу, чем прежняя болтовня. Ронни не хотелось молчать, присоединившись к очереди за пищей. Началась десятиминутная схватка. Впереди и позади них были юные стиляги в шелковых рубашках и тесных шортах, с массивными золотыми цепями на шеях; пожилые стиляги в куртках и вызывающих шлемах; иностранные и американские нестиляги всех возрастов. Они уже дважды поели и зорко следили за любой неблагоприятной перегруппировкой у бассейна. Сам обед был хорошим материалом для антрополога. У линии старта берешь черный пластиковый поднос с дырочками и выемками, годный, скажем, для обеда, показываемого на 27-дюймовом экране телевизора. Там было много инструментов, которые следовало использовать: легонькие нож и вилка с бумажной салфеткой (с буквами в ложноклассическом стиле «К. В.»), воткнутые в вырез сбоку подноса; картонная чашка с дюжиной устриц и пришпиленным к ней тюбиком соуса; картонная тарелка с мясом и ломтиком перца на пластмассовом вертеле; салат, усыпанный ужасным тертым сыром, скудная порция персика, приготовленная специально для подноса; желтый пластиковый сосуд, на две трети полный рецины,[12] чашечка для ополаскивания пальцев, якобы стеклянная, с тончайшим ломтиком лимона и… «кофе потом, на той стороне, сэр».
Ракушки оказались впрямь хороши, но в них было столько песку, что вторая дюжина не полезла бы, даже если б официант удовлетворил просьбу Ронни, а не принял ее за странный жест, достойный самоубийцы. Выяснилось, что можно съесть большую часть порции Симон. Она съела лишь три штуки, жалуясь на сильный запах и опасаясь желтухи. Он удержался от совета быть меньше американкой и стал смиренно расспрашивать о гостях и т. д. В кебабах, застревавших в зубах, было, кажется, больше пластмассы, чем в вертелах, на которые их нанизали. Когда дошли до персиков, Ронни подумал, что достиг промежуточной цели: убедил Симон, как ему легко в ее обществе. Бросили персики, и Симон побежала за кофе. Ронни выпил до последнего дюйма то, что всегда напоминало ему копмот из крикета: резиновая прокладка, пружина, лезвие и ручка брошены в выжимки из биты. Он решил больше даже не пробовать – нужна ясная голова. Впрочем, вряд ли это питье особенно вскружит голову – и сколько оно стоит? Весьма
