бы искупить вину перед ним, раскаяние на деле, так сказать, хотя я лично совсем непричастен к тому, что господин Фретш… приземлился несколько несчастливо. Короче говоря, я принимаю на себя все возникшие в связи с этим расходы и убытки, плюс — ну, скажем, десять процентов денежного возмещения за причинение телесных повреждений. Согласны?.. Плачу наличными, без расписки. Господину Фретшу не придется, следовательно, платить с этой суммы налоги.
— Согласен, — сказал Хартнел, к немалому удивлению Кристы. Хартнел, делая вид, что занялся подсчетами, после короткой паузы, во время которой Хаузер, глотнув виски, буравил его своими водянистыми глазами, объявил: — Скажем так: двадцать тысяч немецких марок, включая сюда авиационные расходы. Вы платите наличными, и я позабочусь о том, чтобы Фретш отказался от подачи заявления органам власти о совершенном на него нападении — это ведь вы имели в виду?
Хаузер кивнул головой, вынул из бокового кармана конверт и молча вручил его Хартнелу, который также молча передал его Кристе, взглядом попросив ее вскрыть пакет и проверить содержимое.
— Все в порядке, — подтвердила Криста через некоторое время, после того, как она почти незаметно пересчитала тонкую пачку купюр достоинством по тысяче марок каждая.
— Хорошо, — сказал Хартнел, спрятал деньги в карман и обратился к Хаузеру: — Есть у вас ко мне другие дела, сэр?
— Нет, вы, право же, забавляете меня, Хартнел! — сказал Хаузер смеясь. — Как будто я только для того и пришел, чтобы смягчить страдания старого Фретша.
Так как ни Дон, ни Криста не разделили его веселья, он, глотнув виски, заявил:
— Я издаю иллюстрированный журнал, Хартнел, и кое-что понимаю в делах. Мне требуется нечто определенное — вы уж, наверное, соображаете, о чем речь, ^ и дело это стоит того, чтобы…
— Конечно, — согласился с ним Хартнел, — до сих пор оно вам стоило бандитского налета и двадцати тысяч марок возмещения за убытки?
— Ну, вот, — сказал Хаузер, на которого эти слова, казалось, не произвели никакого впечатления, — таким вы и нравитесь мне! Но теперь уж я хотел бы все-таки дальнейший разговор вести с глазу на глаз. Пожалуйста, не поймите меня неправильно, — обратился он к Кристе, — но дело тут только в том, что я…
Он не договорил.
— Мистер Хаузер хочет поговорить со мной без свидетелей, — проявляя полное понимание, сказал Хартнел.
Криста встала, порылась в своей сумочке, положила ее обратно на свой стул, молча ожидая, что ей скажет Хартнел.
— Пожалуйста, оставьте нас на четверть часика одних, прелестная моя фрейлейн! — сказал Хаузер. — Может быть, заказать вам глоточек горячительного в баре?
— Благодарю, — отказалась Криста и, перехватив взгляд Хартнела, добавила деловито: — Мне все равно нужно подняться наверх. Должна ли я вернуться через четверть часа или я вам сегодня больше не понадоблюсь, Дон?
— О нет, вы будете мне еще нужны, Криста, — сказал Хартнел.
Хаузер посмотрел ей вслед, когда она выходила из ресторана. Затем сказал тихо Хартнелу:
— Девчонка хоть куда! С такой фигуркой сгодилась бы и для обложки журнала.
Хартнел сделал вид, что не слышит этого, и Хаузеру не оставалось ничего другого, как перейти к делу.
— Речь идет о дельце, — начал он, — стоимостью миллион долларов, верно?
Хартнел, не проявляя удивления, чуть помедлив, сказал:
— Я не хотел бы пока распространяться на эту тему. Скажите, что вам известно и прежде всего чего вы хотите.
Но в глубине души он проклял скаредность своего дяди Сэма, который в целях экономии на гонораре назвал своим немецким коллегам адвокатам размер спорной суммы всего в один миллион долларов; между тем как на самом деле она составляла около шести миллионов, не говоря уже о стоимости пропавшей картины.
— Ну что ж, — сказал Хаузер, метнув колючий взгляд на Хартнела. — У вас, конечно же, есть свои планы. Я, во всяком случае, играю в открытую, исходя из того, что мы, то есть и я, и вы, и люди, которые стоят за нами, имеем, как я это выяснил, общие интересы.
— Откуда у вас такие сведения? — спросил Хартнел, искренне удивленный.
— Я навел справки, Хартнел, — ответил Хаузер с веселой ухмылкой. — Не хочу наскучить вам подробностями, но одно не вызывает сомнения: ваша фирма, адвокатское товарищество «Мак-Клюр, Клейтон, Фергюссон, Фергюссон и Дэв», отнюдь не хочет, чтобы в Федеративной Республике Германии господствовали красные. В конце концов, ваш дядя и старший партнер, мистер Бенджамен Клейтон, является генеральным уполномоченным мистрис Корнелии Тандлер и ее доверителей по Институту борьбы с социализмом, основанному и финансируемому ею.
— Это все так, — подтвердил Хартнел. — Однако при чем тут дела, ради которых мы здесь оказались?
— Послушайте-ка, Хартнел! — прервал его Хаузер. — Вы же не могли не заметить, что ваши расследования по этому проклятому делу о наследстве способны нанести большой вред как раз тем самым людям, которые являются опорой обслуживаемого вами института, его столпами!..
— Вы хотите сказать, его заказчиками?
Хаузер изумился.
— Нет, вовсе нет, Хартнел! — сказал он смеясь. Затем добавил уже очень серьезно, чтобы не было никаких неясностей: — Риз, Шлейер, Веллемс, Тауберт, Миссбах и другие господа, упоминаемые в документах, не имеют никакого понятия о теме нашей беседы…
— Также и о ваших довольно сомнительных методах работы, мистер Хаузер? — перебил его Хартнел.
— Нет! — энергично заявил Хаузер. — Эти господа вообще не знают меня. У нас свои совершенно особые причины, по которым в данный момент мы не хотим никаких неприятностей для тех, кто покровительствует правым…
Он посмотрел на Хартнела заговорщически.
— Дружище Хартнел, да поймите же вы! — заговорил он затем снова. — Не хотите же вы ввести в замешательство наших лучших партнеров!
— Н-нет, — сказал Хартнел, помедлив, — в мои намерения, это, конечно, не входит. Не собираюсь кому-нибудь повредить, а тем более друзьям нашего важнейшего заказчика.
— Ну вот, наконец! — подхватил Хаузер, явно обрадованный. — Теперь мы начинаем понимать друг друга.
Хартнел покачал головой.
— Ни в коей мере. Для меня все еще остается загадкой, почему розыски определенных документов связаны с вашей и моего дяди борьбой против социализма. Может быть, вы выскажетесь несколько более ясно, мистер Хаузер, или это не в ваших интересах?
Хаузер вздохнул.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Во время последних выборов в 1972 году, когда была возможность покончить с либерально-социалистической интермедией и привести снова к власти ХДС/ХСС, крупные промышленники и банки израсходовали на антисоциалистическую пропаганду около ста миллионов марок…
— И без особого успеха, — заметил Хартнел.
— Вы правы, — сказал Хаузер, — но лишь по той причине, что некоторые настолько перегибали палку в пропаганде, что это приводило к обратным результатам. Особенно переусердствовали Веллемс и Миссбах.
— Неужели? — заметил Хартнел безразличным тоном.
— Миссбах дошел до того, — продолжал Хаузер, оставив без внимания эту реплику, — что разослал под псевдонимом тысячи писем, которые должны были внушить получателям, что победа Вилли Брандта на выборах имела бы для них столь же ужасающие последствия, как победа большевиков для имущих слоев
