тревожно твердил.
– Беда, братец, беда! Беда, братец, беда! Беда, братец, беда!
– А ну цыц, мелочь пузатая! – тонким голосом прикрикнул на него Вась, и Ивась, крупнее старшего братца в несколько раз, обиженно умолк, шумно засопев носом. – Мысли собрать мешаешь, – уже тише пояснил Вась и нашёл в себе силы даже передразнить братца: – Гы!
И как только он это «гы» произнёс, так все и вспомнил – то, что следовало вершить по уставу. Волшебное, видать, было словечко, запоздало осенило Вася, ясность в мысль вносящее, не зря им братец пользовался.
Взгляд раздрайника стремительно переместился к дыре в потолке караулки, из которой свисал конец верёвки, привязанной к билу подвешенного под остроконечной крышей сторожевого колокола. За всю свою жизнь ни старшему, ни младшему не доводилось слышать его звона, да и их деды и прадеды, пожалуй, тоже не слышали. От сознания важности того, что ему надлежит совершить, Вась надулся как индюк, строевым шагом прошагал на выверенную диспозицию, снова – по несчастной скатерти, затоптав все окончательно, и остановился под дырой в потолке.
До Ивася тоже дошло, что он собирается делать.
– Гы? – все ещё обиженно спросил он, бросая на Вася умоляющий взгляд.
– А ты мал ещё, забодай тебя комар, – строго ответил Вась, совершенно не желая уступать ему первенство. Но все же смилостивился – братан все-таки. – Ладно, за мной будешь…
Раздрайник протянул руки к заветной верёвке и… и не достал.
– Вот так завсегда, вот так всю мою жизню, забодай меня комар! – раздасадованно выругался Вась. – Нет, ну на самом интересном месте!
После чего, сосредоточенно насупившись, не придумал ничего лучшего, как подпрыгнуть и повиснуть на верёвке, вцепившись в неё обеими руками. Дёрнулся – раз, другой, третий. И обессилел. А тяжёлое било даже с места не сдвинулось.
– Э-э… ты, энто, братец, помоги, что ли… – смущённо попросил подвешенный к потолку Вась, по- прежнему не желая сдавать свои позиции, но чувствуя, что силёнок для выполнения задания не хватает.
Ивась радостно тыкнул, отставил алебарду в угол, поплевал на ладони (рукава ему засучивать не пришлось, и так были лишь по локоть) и шагнул к Васю. Затем, бережно обхватив братца громадными ладонями, чтобы ненароком не расплющить, он, даже не замечая своих усилий, начал легко раскачивать из стороны в сторону обоих – и Вася, и било колокола. Словно люльку с дитем качал.
Как уже упоминалось ранее, братьям в первый раз в жизни выпало оповещать народ о небывалой беде. И уж поверьте, они постарались вовсю. Не прошло и минуты, как заполошный звон был услышан, и его подхватил другой сторожевой колокол – уже в самой Светлой Горилке.
Дело было сделано, но пока только на четверть.
Услышав ответный колокольный звон, Ивась, под чутким руководством старшего, одной рукой подхватив его за шкирку, а другой сграбастав, словно тросточки, сразу обе алебарды, стоявшие в углу, выскочил из караулки и огромными шагами понёсся к Раздраю, грохоча пудовыми сапогами на весь белый… вернее, уже сумеречный свет. Некоторое время вышибленная его могучим телом дверь караулки прижималась к нему под напором встречного ветра, словно возлюбленная, мешая обзору, пока Ивась, догадавшись, чем заменить занятые руки, досадливым движением бровей не отбросил её прочь.
Вот и настало то время, ради которого они получали своё неплохое и, прямо скажем, завидное содержание за нетяжелую в общем-то работу – взимать с людей бабки за проезд и проход через Раздрай- Мост, думал Вась, болтаясь в руке брата, что не мешало ему все более проникаться важностью и величайшей ответственностью момента. Враз вспомнилось все, чему их учили, и обязанности на такой вот случай. «Главное, что вам нужно сделать, энто ночь простоять да день продержаться – до следующей смены», – учил их старый отец, который всю свою жизнь, вплоть до почётной отставки, прослужил здесь же.
Вот и Раздрай.
Резко затормозив, Ивась опустил братца на грешную землю, торопливо вручил тому его укороченную под рост алебарду, и уже вместе, с неустрашимой дрожью в обоих сердцах и небывалой отвагой в четырех пятках, ступили они на Раздрай-Мост. Ступили и медленно дошли до середины, где и остановились с алебардами наперевес – маленький и большой и соответственно с маленькой и большой алебардой.
Вот теперь дело было сделано наполовину.
Они перекрыли свободный проход всякой нечисти из Проклятого домена в их родной. В домен Рось. Перекрыли своими весьма дорогими для себя телами. Вот-вот, сейчас, ждали раздрайники с храбрым ужасом, хлынут елсы небывалой ордой и сомнут-растопчут их…
Но елсы что-то не торопились.
Томительные минуты тягучим киселём текли одна за другой, а елсы все не появлялись. На том краю, в Проклятом домене, куда неотрывно смотрели вылупленные по уставу глаза стражников, по-прежнему царила густая тишина.
Постепенно ожидание неминуемого ужаса отдалилось, а картины, которые мозговитый Вась рисовал в своём воображении сразу за двоих – за себя и братца (дескать, вот примут они на службе смертишку лютую, но зато и вдовам их, забодай их комар, и детям все будет обеспечено без отказу. А уж проводить храбрых стражников в последний путь соберутся все – и начальство, и друганы, и сродственники, и враги), так вот, картины те отдалились и поблекли, не находя подпитки. Кстати, врагов своих Вась вспомнить так не смог. Да и откуда? Ежели кого и приходилось по службе осаживать, так на то она и служба. Упущение, конечно, но теперь поздно уж сожалеть…
Так они и стояли, пока сзади не послышался шум.
Да, немало в тот вечер люду разного, оторвавшись от своих дел, поспешило сюда, к Раздраю – на помощь братьям-раздрайникам. Не прошло и получаса, как все славы из окрестных мест собрались здесь – и стражники, свободные от службы, и торгаши, и ремесленники, и огородники, и кабатчики со служками, и бабы с ребятишками малыми и немалыми – да все в общем. И ежели уж говорить начистоту, то и дел-то особых в тот вечер ни у кого не было, акромя как бражку пьянствовать да языками чесать. Вот народ и
