Но ненадолго…
Прошло не более четверти часа, как вдруг страшный удар подбросил его, заставив проснуться.
Он мгновенно вскочил с дивана и, внезапно побледневший, бросился вон из каюты.
«Чайка» не двигалась с места. Она со всего хода врезалась на мель.
— Свистать всех наверх! — раздался нервный, тревожный голос вахтенного офицера.
Но и без этого окрика все офицеры и матросы «Чайки» торопливо выбегали на палубу, полные ужаса и отчаяния.
Капитан не потерялся в эти критические минуты.
Напротив!
Сознание опасности, которой подвергались вверенные ему люди и любимый им клипер, словно бы удесятерило его энергию, наэлектризовало мужество и изощрило находчивость.
Он взбежал на мостик, готовый или спасти клипер, или погибнуть, испробовав все средства, какие только были возможны.
И, в несколько мгновений оценивший положение «Чайки», беспомощно стоявшей на мели в бурную ночь, он уже наметил себе план действий.
С этой минуты ужас, охвативший его в момент пробуждения, уступил место жажде борьбы и надежде выйти из нее победителем.
Схвативши рупор из рук старшего офицера, выскочившего из своей каюты в одном сюртуке, чтобы распоряжаться авралом, капитан приставил рупор к губам и скомандовал:
— Паруса крепить, и молодцами, ребята! Марсовые, к вантам! По марсам! Бизань и фок на гитовы! Кливера долой!
Его громовой голос звучал властно, покойно и уверенно.
И эта властная уверенность, это крепкое словечко, которое он пустил рулевым, не дали панике охватить людские души, помутив рассудок. И матросы, закаленные строгой морской дисциплиной, без малейшего колебания исполнили команду капитана. Марсовые торопливо подымались в темноте по вантам, чтобы, стоя у реев, убрать марселя, а другие матросы внизу тянули снасти, подбиравшие нижние паруса и убиравшие кливера на носу «Чайки».
В ту же минуту капитан приказал позванному на мостик старшему механику немедленно разводить пары и прибавил с нервною дрожью в голосе:
— Но как можно скорей… Каждая минута…
Он не досказал и, приложив рупор, крикнул наверх во всю мочь своих крепких легких:
— По реям!
Старший механик стремглав бросился в машину и приказал зажигать топки. Машина быстро осветилась огнями ламп и фонарей. Вода уже была в котлах. Топки заряжены углем. Кочегары, взволнованные и бледные, торопливо зажигали уголь растопками и для скорости смачивали их керосином.
А капитан в эту минуту, наклонившись к уху старшего офицера, чтобы ветер не относил тех приказаний, которые он ему торопился отдавать, говорил вздрагивавшей от холода, приземистой, маленькой фигурке старшего офицера:
— Осмотрите трюмы. Нет ли где течи. Если есть, все помпы и пластыри на пробоины. Чтобы гребные суда готовы были к спуску. Унтер-офицеры с топорами у мачт. Приготовиться бросать орудия и другие тяжести за борт. Осветить палубы и наверх фонарей. Распорядитесь!
Капитан говорил быстро, отрывисто и нервно.
И когда отдал приказания, прибавил конфиденциально:
— Плотно врезались… Каков-то грунт!
— Плотно. А не прикажете палить о бедствии?
— Палите, но кто услышит в этой дыре!
Старший офицер ушел исполнять все капитанские распоряжения. Капитан искал глазами на мостике старшего штурмана.
Но его не было. С фонарем в руках он уже делал обмер глубины кругом всего клипера.
Паруса закреплены.
Время от времени клипер, приподнимаемый волнением, бьется о дно, и эти удары производят подавляющее впечатление.
Кажется, что вот-вот клипер треснет пополам.
Старший штурман поднялся на мостик и докладывает капитану, что у передней части клипера глубина двенадцать футов, а у кормы четырнадцать.
— Ну, слава богу… Не очень врезались. А каков грунт?
— Песок.
В сердце капитана надежда растет. И она становится еще больше, когда мичман, посланный старшим офицером, докладывает, что течи нигде нет.
Вдобавок и ветер начинает заметно стихать.
Тем не менее он еще был достаточно крепок, и волны, большие и яростные, со всех сторон нападали на «Чайку» и грозили ее залить. Они уже свободно перекатывались через бак, попадали и с кормы, и матросы крепко держались за протянутые по обеим сторонам судна леера (веревки), чтоб не быть смытыми волнами.
Грянул выстрел, возвещающий о бедствии… По прошествии минуты — другой, третий…
Матросы толпились у грот-мачты, посредине клипера. Слабый свет развешанных фонарей освещал их напряженные серьезные лица. При каждом ударе клипера о дно среди матросов проносился вздох.
И вдруг вкатилась волна, обдала толпу и унесла двух матросов в море.
Капитан это увидал и крикнул:
— Держись, ребята, крепче. Не зевай!
Матросы крестились. Гибель двух товарищей произвела на всех удручающее впечатление. Еще за минуту не терявшие надежды на спасение, многие теперь были полны отчаяния.
И кто-то сказал:
— Скоро всем помирать, братцы!
Проходивший мимо старший офицер, услышав эти слова, крикнул:
— Вот и глупости говоришь! Видно, что первогодок! К утру сойдем с мели. До утра недолго ждать.
Он проговорил эти слова уверенным тоном, хотя сам далеко не был уверен в том, что говорил. Но он понимал, что паника заразительна, и счел своим долгом подбодрить матросов.
И действительно подбодрил на минуту. В этот момент из-за клочковатой тучи выглянула луна. Красивая и холодная, она осветила бушующее море, покрытое седыми буграми, и сбившуюся толпу людей, и кучку офицеров, и капитана, и штурмана на мостике.
При лунном свете море казалось еще ужаснее и положение беспомощнее.
Капитан и старший штурман направили бинокли вперед, стараясь увидать берег. Но мгла заволакивала горизонт.
— Видите, Евграф Иваныч, что-нибудь? — спросил капитан.
— Ничего-с!
— Сигнальщик! Видишь берег?
— Никак нет, вашескородие… Одна мгла.
Капитан все еще медлил принимать решительные меры, надеясь сняться с мели, как только будут готовы пары, приказавши дать полный задний ход. Но ранее часа пары не могли быть подняты, а час — целая вечность в таком положении.
А волны продолжали вкатываться, и палуба была покрыта водою. Удары учащались. Клипер шлепался о дно, казалось, с большею силой.
Старший офицер поднялся на мостик и доложил капитану, что все исполнено.
— Да вы пальто бы надели, Николай Николаич! Простудитесь! Ишь ведь, собака погода!
— Надо надеть.
