Андрей остановился, чтобы перевести дух, будто и в самом деле он только что сказал ребятам всю правду. И вдруг увидел знакомый плакат. Томная девица с развевающимися волосами по-прежнему тонула в голубой воде, а белобрысый атлет в красных плавках тащил её за волосы из воды.
Гулька тоже остановился и смотрел попеременно то на плакат, то на Андрея. Он догадывался, какие невесёлые мысли вызывает у его друга лубочное изображение на щите и грозное требование: «Спасите утопающего!»
И чтобы отвлечь Андрея от тяжёлых мыслей, сказал:
— Плохо нарисовано. Непохоже.
Но Андрей не слышал его. Андрей решился.
Признание произошло на дикой пристани. Из сочувствия к Андрею и Гульке не будем рассказывать подробности этой тяжёлой и неприятной сцены. Скажем только, что рассказ Андрея был сбивчив, он всё время замолкал, ожидая, что кто-нибудь придёт ему на помощь и скажет, — ну, к примеру, что-нибудь вроде того, что всё понятно, дальше можно не рассказывать. Но ребята молчали и терпеливо ждали, когда он кончит. Они не перебивали его, не возмущались, а только слушали, немного удивлённо, слегка недоверчиво, слушали, разглядывая Андрея, будто видели его в первый раз. Когда Андрей всё рассказал и Гулька тяжело вздохнул, как бы поставив точку, все продолжали ещё некоторое время молчать. Может быть, им было стыдно перед Яшкой, что они ему не поверили. Нет, о Яшке они и не думали, хотя первое слово произнёс всё-таки именно Яшка.
— Ну, что вы теперь скажете?! — не без злорадства спросил он. — Что ты скажешь, Макар?!
Макар поднял обломок кирпича, бросил его в воду и, не глядя на Андрея, ушёл с пристани.
— А ты. Давай… Ну, говори! — насмешливо предложил Яшка.
— «Давай, Давай»! — проворчал Давай. — Чего давай?! — и тоже, не взглянув на Андрея и Гульку, пошёл за Макаром.
— Эх вы, герои!.. — процедил Яшка, сплюнул и обернулся к Шурке: — Ну что, Шурочка?! «Верю, верю…»
И он тоже ушёл.
Транзистор залаял ему вслед, а Шурка, укоризненно взглянув на Андрея, со слезами на глазах убежала прочь.
Андрей и Гулька остались одни. Тихо покачивались лодки у берега, шлёпая носами по воде. Откуда-то издалека слышались голоса спасателей, что-то кричавших через звукоусилитель купающимся.
Признались… А легче не стало. Наоборот, вышло ещё хуже — они лишились лучших своих друзей.
Это Андрей понимал. А вот что делать теперь, он не знал.
На этот раз решение подсказал Гулька.
— Пусть Подушкин… — произнёс он.
— Что — Подушкин? — спросил Андрей.
— Пусть Подушкин… — повторил Гулька и замолчал. Он не решался высказать свою мысль.
— Ну?.. — нетерпеливо прикрикнул Андрей.
— …напечатает опровержение, — чуть слышно досказал Гуля.
Андрей задумался. Ему представилось опровержение, напечатанное почему-то в траурной рамочке, как печатают сообщения о покойниках. И слова — «введённые в заблуждение»… «постыдный обман»… «недостойные звания»… И весь город-Весь город будет говорить о нём, люди будут показывать на него пальцами, будут презирать недостойных обманщиков… Андрей зажмурился.
Гулька со страхом смотрел на Андрея и жалел, что сказал про опровержение, хотя не представлял и малой доли тех бед, которые обрушатся на них, если такое опровержение будет напечатано.
— Пошли к Подушкину, — решился наконец Андрей и встал. — Пошли!.. Всё равно…
Подушкин только что искупался. Он встретил ребят приветливо, попрыгал на одной ноге, чтобы вытряхнуть воду из уха, и начало рассказа о подлинных обстоятельствах «спасения» Гульки выслушал недостаточно внимательно. Но постепенно до него доходил смысл того, что сбивчиво рассказывал Андрей, и он от изумления даже приоткрыл рот. Растерянно, слегка испуганно смотрел он снизу вверх на Андрея. Вот она, правда! Страшная правда! Страшная для него, Подушкина. Ведь если выяснится, что никакого спасения не было, что всё было подстроено, он погиб. Ни единой своей заметки никогда он в газете уже не увидит.
— Врёшь… — шёпотом произнёс он, вытаращив глаза на Андрея. — Разыгрываешь? Да? Разыгрываешь?
Андрей покачал головой и отвернулся. Подушкин перевёл взгляд на Гульку, который глядел на него с затаённой надеждой, с верой, что именно он, Подушкин, поможет им найти душевное равновесие.
Но Подушкин сам вдруг потерял это самое равновесие, лицо его сморщилось, казалось, он вот-вот заплачет. Медленно, чуть пошатываясь, он вошёл в кабину для переодевания.
Теперь Андрей и Гуля видели только его ноги. И вдруг из кабины донёсся плачущий голос Подушкина:
— Ну, гады! Ну, негодяи! Что вы со мной делаете? Мне теперь верить никто не будет! Ни одной строчки не напечатают! Ну, подлецы! Ну, проходимцы!
Гулька испуганно смотрел на бледные ноги Подушкина, которые были видны из-под нижнего края кабины.
— Напиши, что всё это неправда… — начал было Андрей.
— Наша газета опровержений не печатает! — закричал Подушкин из кабины и тут же выскочил в сухих трусах, со своим неизменным портфелем.
— И вообще! — крикнул он и тут же перешёл на шёпот. — И вообще теперь уже неважно, был подвиг или не был. Написано в газете, что был?! Значит, был! И всё.
— Не было, — хмуро, но решительно сказал Андрей.
Подушкин неуверенно шмыгнул носом, но какое-то внутреннее чувство, а может быть, и страх перед собственными неприятностями, подсказывало ему, что он прав.
— Да пойми, не может газета печатать опровержение. Раз напечатает, другой напечатает, а там уж ей и верить не будут, станут ждать по каждому поводу, не будет ли опровержения.
Гулька был сражён такой логикой и от изумления даже сел на песок. Доводы Подушкина показались ему убедительными. Но Андрей упорствовал:
— Я сам пойду к редактору.
Этого только и не хватало Подушкину!
— Пойдёшь к редактору? — прошипел он. — Пойди, пойди… Он тебе спасибо скажет! Да если хочешь знать, за каждое опровержение редактору выговор дают. Три выговоре, и всё. И по шапке!
Андрей молчал.
— Да и поздно ты, братец, хватился. Тебе в воскресенье на водном празднике медаль вручать будут. Какие же тут могут быть опровержения?
И, торопясь, чтобы Андрей не успел собраться с мыслями, схватив в охапку штаны и рубаху, быстро пошёл прочь.
«Что же теперь делать?» — думал Андрей.
В воскресенье ему будут вручать медаль. На празднике соберётся весь город… Все будут аплодировать, приветствовать его. И Андрей понял, что он не должен, не смеет получать эту награду. Он обязан уже сейчас заявить Русалкину, что медали он получать не станет…
Русалкин был занят подготовкой к празднику. На этот раз он стоял уже не на ящике из-под бутылок, а на специальной подставке, выкрашенной в голубой цвет. И под его руководством делали искусственное дыхание уже не десять человек, в по меньшей мере человек сто.
