полезно. Его допускают ко многим вещам, которых нам лучше не знать. Но… создается впечатление, что ему это нравится, в то время как обычный лидомец скорее тяготился бы этим, хотя и считал такое доверие почетным.
— Мне кажется, что эта причина недостаточна…
— О, он не создает никаких неудобств! Во-вторых, возможно это и связано между собой: он не женится.
— Разве нужно обязательно жениться?
— Нет, конечно.
Назив провел языком по высохшим губам и нахмурился.
— Но Филос ведет себя так, как будто он все еще в браке.
— Все еще в браке?
— Он был в браке с Фруром. У них должны были быть дети. Однажды они отправились к краю земли — (Чарли понял, что имелось в виду) — и произошло несчастье. Оползень. Они оба оказались погребенными заживо. Фрур погиб, а Филос потерял вынашиваемых детей.
Тут Чарли вспомнил, как Филос употребил выражение «кричать в могиле».
— Филос горевал… мы все понимаем. Мы любим все, любим по-разному, нам понятна его скорбь. Но для нас любовь — потребность, мы должны любить живых, а не мертвых. Мы чувствуем себя… неудобно в его присутствии, зная, что он отстраняется от любви, сохраняет верность тому, кого нет… Это… патология.
— Может, у него это пройдет.
— Несчастье произошло много лет назад, — отвечал Назив, качая головой.
— Если это болезнь, то ее ведь можно излечить?
— С его согласия — да. Но поскольку его синдром причиняет окружающим лишь слабый дискомфорт, то он может продолжать жить так, как хочет.
— Теперь мне понятна шутка Милвиса.
— Что это было?
— Он сказал: «У нас только один такой! Но он сказал это с насмешкой.
— Нехорошо со стороны Милвиса, — строго заметил Назив.
— Пусть это останется между нами.
— Конечно… Ну что, теперь ты знаешь нас лучше?
— Еще нет, — признался Чарли, — но буду знать лучше.
Они обменялись улыбками и присоединились к остальным в доме. Филос был увлечен длительным разговором с Гросидом, и Чарли готов был поспорить, что говорят о нем. Гросид и не скрывал это, сказав: Филос говорит, что ты, Чарли, уже готов вынести нам приговор.
— Не совсем так, — запротестовал Филос. — Просто я уже рассказал Чарли почти все, что мог. Сколько времени тебе потребуется для вынесения суждения — это уж твое дело.
— Надеюсь, что много, — заключил Гросид. Мы рады видеть тебя с нами. Ты нравишься Називу.
Такое замечание могло бы прозвучать двусмысленно. Чарли посмотрел на Назива, кивавшего в подтверждение слов Гросида.
— Спасибо, ответил Чарли, — мне тоже хорошо здесь.
— Смит — свинья.
Погруженный в свои мысли, Герб вздрагивает от неожиданности. Жанетт вернулась через заднюю дверь после разговора с Тилли. Он не делился ни с с Жанетт, ни с кем другим своими недавними мыслями о Смите, хотя ему и хотелось облегчить душу. Он уже проанализировал все возможные причины своего беспокойства: одна из девчонок повесилась после собрания «Лиги за Женские Права», произошел скандал на книжной выставке, введены новые порядки в школах. Как отцу пятилетней дочери ему еще рано волноваться. Но он все же боится. Пусть Смит — свинья, его совет неплох: новый клиент это всегда серьезно. Все остальное — вздор.
Он не получает удовольствия от своих размышлений, слишком все серьезно, да еще и не уложилось в голове. Удивительно, как совпали его мысли с замечанием Жанетт. Теперь Герб даже не уверен: может, и он считает, что Смит — свинья. Свинья среди людей — это свинья, говорит он себе, а свинья среди свиней — это человек.
— Что он натворил?
— Ты пойди посмотри. Он тебе покажет. Тилли с ума сходит.
— О чем ты все-таки, дорогая.
— Извини, дорогой. Это объявление, вроде как плакат, он повесил его в комнате для игр.
— Напоминание сдать на анализ мочу?
— Еще хуже. Сам увидишь.
— Что дальше, Филос?
— Нужно непредвзято посмотреть на себя, — ответил Филос и сгладил улыбкой суровость своего ответа. — Я имею в виду соблюдение объективности. Ты не можешь оценивать Лидом без связи его с другими цивилизациями.
— Думаю, что уже могу. Во-первых…
Филос прервал Чарли:
— Можешь? — Тон его был таков, что Чарли тут же умолк.
Последнюю милю между Детским и Научным блоками они прошли молча. Несколько обиженный, Чарли начал:
— Я достаточно знаю своих людей и думаю, что…
Филос с сардонической усмешкой на губах вновь прервал его:
— Полагаешь, что знаешь?
— Если ты думаешь иначе, — обиделся Чарли, — что ж, выкладывай!
— А что потом?
— Поправишь меня.
— Ладно, — Филос не обиделся, — мы сделаем это с помощью церебростиля. Это будет быстрее, легче, подробнее и, — тут он улыбнулся, без споров и перерывов процесса познания.
— Я не буду спорить и прерывать.
— Будешь, ты так устроен. Фактически, в истории человечества не было другого такого предмета, который настолько не поддавался бы объективному изучению, как секс. Написаны бессчетные тома об истории и исторической мотивации, но нигде секс даже не упоминается. Целые поколения, десятки поколений студентов корпели над ними и считали их истиной, эти же «истины» вдалбливали в головы последующим поколениям даже когда уже была ясна важность сексуальной мотивации индивидуума и когда каждый индивидуум интерпретировал свое мироощущение с сексом, наполняя мысли и язык сексуальной символикой. Для многих людей история осталась сборником анекдотов о каких-то чудаках, которые действовали и осуществляли свои желания в странном отрыве от сексуального поведения своей эпохи, поведения, являвшегося одновременно и результатом и причиной их действий. Это поведение создало и историю и этих слепых историков… полагаю, что и сама слепота также была обусловлена им. Однако, мне следует говорить об этом после того, как ты пройдешь курс, и не ранее.
— Думаю, — сухо отвечал Чарли, — лучше перейти к делу.
Они обошли вокруг Научного блока и вошли в метро, чтобы попасть в Медицинский блок. Филос вел Чарли по уже знакомым горизонтальным галереям и они вновь взлетали ввысь на невидимых лифтах. Проходя через большой зал, напомнивший Чарли зал ожидания на вокзале, они увидели лидомцев, певших свои мелодии. Чарли был особенно поражен видом двух одинаково одетых лидомцев, каждый из которых держал на коленях спящего ребенка и пел, для извлечения звука мягко ударяя другого пониже горла.
— Чего они все ожидают?
— Я кажется уже говорил тебе — все должны приходить сюда один раз в двадцать восемь дней для проверки.
— Зачем?
— А почему нет? Лидом — небольшой, нас пока что меньше восьмисот человек, и никто не живет далее двух часов хода пешком. У нас есть все необходимое оборудование — почему же не проходить
