который он увидел лежа на берегу ручья. Он был тогда совсем ребенком и темно-коричневая колбаска камыша, прикрепленная к его сухому желтому стеблю показалась ему жесткой и колючей вещью. Не срывая его, он пробежал пальцами по всей его длине и то, что это оказалось не твердое дерево, а бархат, было трепетным шоком. Он испытал такой же шок сейчас, впервые услышав голос Зины.
Официант, молодой человек с похожим на пирожное лицом, уставшим ртом и смешливыми морщинками вокруг глаз и ноздрей, ленивой походкой подошел к ним. Он явно не был удивлен при виде карликов и уродливого зеленокожего Солума.
— Привет, Гавана. Вы что, ребята, устраиваетесь поблизости?
— Не в ближайшие шесть недель. Мы сейчас в районе Элтонвилля. Подоим Ярмарку Штата и вернемся обратно. У нас сейчас масса предложений. Чизбургер для этого милашки. А вам что будет угодно, леди?
— Яичница-болтунья на ржаном тосте, — сказала Банни.
Зина сказала:
— Поджарьте немного бекона пока он почти пригорит…
— …И посыпьте им пшеничный хлеб с арахисовым маслом. Я помню, принцесса, — заулыбался повар. — Твое слово, Гавана?
— Бифштекс. Для тебя тоже, а? — спросил он Горти. — Нет, он не может его разрезать. Рубленое филе, и я застрелю тебя, если ты добавишь туда хлеб. Зеленый горошек и картофельное пюре.
Повар сложил колечко большой и указательный пальцы и пошел выполнять заказ.
Горти спросил, стесняясь:
— Вы работаете с цирком?
— Карни, — сказал Гавана.
Зина улыбнулась увидев выражение его лица. От этой улыбки у него закружилась голова.
— Это карнавал. Ну ты знаешь. Болит рука?
— Не сильно.
— Это меня убивает, — взорвался Гавана. — Вы бы ее видели. — Он приложил свою правую руку к пальцам левой и сделал движение, как будто измельчал крекеры. — Кошмар.
— Мы ее вылечим. Как мы будем тебя называть? — спросила Банни.
— Давайте сначала подумаем, что он будет делать, — сказал Гавана. Мы должны сделать Людоеда счастливым.
— Об этих муравьях, — сказала Банни, — ты бы стал есть слизняков или кузнечиков или еще что- нибудь?
Она спросила его об этом прямо и на этот раз она не хихикала.
— Нет! — сказал Горти одновременно со словами Гаваны: — Я уже спрашивал его об этом. Это отменяется, Банни. И потом, Людоед все равно не любит использовать фигляров.
С сожалением в голосе Банни сказала:
— Ни один карнавал не имеет карлика-фигляра. Это был бы выигрышный номер.
— А что такое фигляр? — спросил Горти.
— Он хочет знать, что такое фигляр.
— Ничего особенно хорошего, — сказала Зина. — Это человек, который ест всякие неприятные вещи и откусывает головы у живых цыплят и кроликов.
Горти сказал:
— Я не думаю, что я бы захотел это делать.
Да так рассудительно, что три карлика взорвались пронзительным смехом. Горти посмотрел на них, на одного за другим, и почувствовал, что они смеются с ним, а не над ним, и поэтому он засмеялся тоже. И опять он почувствовал тот прилив тепла внутри. Эти люди делали все таким легким. Они похоже понимали, что он мог быть немного непохож на других людей и это было не страшно. Гавана очевидно рассказал им все о нем и они стремились помочь.
— Я сказал вам, — сказал Гавана, — он поет как ангел. Никогда не слышал ничего подобного. Подождите пока услышите.
— Ты играешь на чем-нибудь? — спросила Банни. — Зина, ты можешь научить его играть на гитаре?
— Не с такой левой рукой, — сказал Гавана.
— Подождите! — воскликнула Зина. — А когда вы решили, что он собирается работать с нами?
Гавана беспомощно открыл рот. Банни сказала:
— О — я думала… — а Горти уставился на Зину. Они что собирались одновременно дать и отобрать все обратно?
— О, малыш, не смотри на меня так, — сказала Зина. — У меня сердце разрывается… — И снова, несмотря на его страдание, он едва ли не чувствовал ее голос кончиками пальцев.
Она сказала:
— Я сделаю все что угодно для тебя, дитя. Но — это должно быть что-нибудь хорошее. Я не уверена в том, что это будет хорошо.
— Конечно это будет хорошо, — насмешливо сказал Гавана. — Где он будет есть? Кто его возьмет? Послушай, после того, через что он прошел, ему нужен перерыв. В чем дело, Зина? Людоед?
— Я справлюсь с Людоедом, — сказала она. Каким-то образом Горти почувствовал, что в этом будничном замечании было то в Зине, что заставляло остальных ждать ее решения. — Послушай, Гавана, — сказала она, — то, что происходит с ребенком его возраста, делает из него то, что из него получится, когда он вырастет. Карнавал подходит для нас. Для нас это дом. Это единственное место, где мы можем быть такие как мы есть так, чтобы нам это нравилось. А что это будет для него, если он будет в нем расти? Это неподходящая жизнь для ребенка.
— Ты говоришь так будто в карнавале нет ничего кроме карликов и уродов.
— В какой-то степени так оно и есть, — пробормотала она. — Извини, добавила она. — Я не должна была так говорить. Я что-то плохо соображаю сегодня. Есть что-то… — Она вздрогнула. — Я не знаю. Но я не думаю, что это хорошая мысль.
Банни и Гавана переглянулись. Гавана беспомощно пожал плечами. А Горти ничем не мог помочь себе. У него на глаза навернулись слезы и он сказал:
— Ой.
— Ой, малыш, не надо.
— Эй! — рявкнул Гавана. — Держите его! Он теряет сознание!
Лицо Горти внезапно побледнело и исказилось от боли. Зина соскользнула со своего стула и обняла его за плечи.
— Тебе плохо, дорогой? Твоя рука?
Хватая воздух Горти затряс головой.
— Джанки, — прошептал он, и застонал так, как если бы у него сдавило горло. Он показал замотанной рукой в сторону двери. — Грузовик, прохрипел он. — В — Джанки — о, грузовике!
Карлики посмотрели друг на друга, а затем Гавана спрыгнул со своего стула и, подбежав к Солуму, ударил его кулаком по руке. Он делал быстрые движения, показывая на выход, вращая воображаемый руль, кивая в сторону двери.
Двигаясь с удивительной быстротой великан скользнул к двери и исчез, остальные последовали за ним. Солум был возле грузовика чуть ли не раньше, чем карлики и Горти вышли на улицу. Он согнулся, как кошка, проходя мимо кабины и бросая в нее быстрый взгляд, и в два прыжка был возле кузова и внутри. Послышалось пару глухих ударов и появился Солум, в его разноцветных руках болталась фигура оборванца. Бродяга брыкался, но когда яркий золотистый свет упал на Лицо Солума, он издал истошный вой, который должно быть было ясно слышно на четверть мили кругом. Солум уронил его на землю; он тяжело приземлился на спину и лежал там извиваясь в ужасе, стараясь опять вдохнуть воздух в свои отбитые легкие.
Гавана отбросил окурок сигары и набросился на распростертую фигурку, грубо обыскивая карманы. Он сказал кое-что непечатное, а затем добавил: «Смотрите — наши новые столовые ложки и четыре компактные пудры и губная помада и — ты, маленький подлец», — зарычал он на человека, который не был крупным, но был почти в три раза больше него. Мужчина вертелся, чтобы сбросить с себя Гавану; Солум
