человечество, потому, что это были родственники этих людей.
Он наслаждался своим отвращением. Он построил себе башню из ненависти и, стоя на ней, глумился над всем миром. Это обеспечило ему ту высоту, в которой он нуждался в то время. Пока он занимался этим, он голодал; но так как богатство представляло собой ценность для мира, над которым он насмехался, он также наслаждался и своей нищетой. Какое-то время.
Но человек с таким отношением к миру, как ребенок с кнутом или страна с военными кораблями. Какое-то время достаточно стоять на виду, чтобы все могли видеть твое могущество. Однако вскоре кнут должен свистнуть и ударить, орудия должны выстрелить, человек должен сделать больше, чем просто стоять; он должен действовать.
Какое-то время Пьер Монетр работал с подрывными группами. Ему было неважно какая группа, или за что она выступала, лишь бы ее целью было уничтожение имеющейся структуры большинства… Он не ограничивался политикой, но также делал все возможное, чтобы продвинуть современное нереалистичное искусство в традиционные галереи, агитировал за атональную музыку в струнных квартетах, разливал говяжий бульон на подносы в вегетарианском ресторане, и устраивал множество других дурацких, мелких бунтов — всегда бунтов ради самих бунтов, не имеющих никакого отношения к ценности любого искусства или музыки или ограничений в пище.
Его отвращение тем временем разрасталось само по себе, пока не стало ни дурацким, ни мелким. И снова он растерялся и не мог найти способов выразить его. Он становился все более желчным по мере того, как его одежда изнашивалась, как его выставляли с одного грязного чердака за другим. Он никогда не винил себя, но чувствовал себя жертвой человечества, которое было, все до единого, ниже его. И внезапно он получил то, что хотел.
Он должен был есть. Все его разъедающие ненависти сфокусировались на этом. Избежав этого было нельзя и какое-то время не было другого способа обеспечить себе пропитание кроме как выполняя работу, которая имела какую-нибудь ценность для какой-то части человечества. Это раздражало его, но не было другого способа вынудить человечество платить ему за его работу. Итак он вступил в этап своего медицинского обучения и получил работу в биологической лаборатории, где занимался клеточным анализом. Его ненависть к человечеству не могла изменить характеристики его блестящего ума; он любил работу, ненавидя только тот факт, что она приносит пользу людям — работодателям и их клиентам, которые были в основном врачами и их пациентами.
Он жил в доме — бывшей конюшне — на окраине маленького городка, где он мог подолгу гулять один в лесу и думать свои странные мысли. Только человек, который сознательно отворачивался годами от всего человеческого, заметил бы то, что он заметил одним осенним днем, или был бы достаточно любопытен, чтобы изучить это. Только человек с его необычным сочетанием подготовки и способностей имел бы оборудование, чтобы объяснить это. И конечно только такое социальное чудовище могло бы использовать это так, как это сделал он.
Он увидел два дерева.
Каждое из них было деревом, похожим на любое дерево — молодой дубочек, искривленный из-за какого-то случая в прошлом, молодой и зеленый. Он бы никогда в жизни не заметил ни одного из них, если бы увидел его отдельно. Но он увидел их вместе; его взгляд пробежался по ним, он поднял брови в легком удивлении и пошел дальше. Затем он остановился и вернулся и стоя глядя на них. И вдруг он застонал, как если бы его ударили и стал между деревьями — они росли на расстоянии двадцати футов — и глазел то на одно, то на другое.
Деревья были одинакового размера. У каждого был узловатый ствол змеей изогнутый к северу. У каждого был извилистый шрам на первом побеге от ствола. В первой группе листьев на стволе каждого дерева было пять листьев.
Монетр подошел и стал ближе, переводя взгляд с дерева на дерево, вверх и вниз, одно, затем другое.
То, что он видел, было невозможно. Закон средних величин допускает такую вещь, как два абсолютно идентичных дерева, но при астрономических величин. Невозможно, это было самое подходящее слово для такой статистики.
Монетр протянул руку и сорвал листок с одного дерева, а затем с другого сорвал соответствующий ему.
Они были идентичны — жили, форма, размер, строение ткани.
Этого было достаточно для Монетра. Он снова застонал, внимательно осмотрел вокруг, чтобы запомнить место, и бегом направился в свою лачугу.
Он трудился над двумя дубовыми листками до глубокой ночи. Он смотрел через увеличительное стекло пока у него не заболели глаза. Он сделал растворы из того, что было у него в доме — уксус, сахар, соль и немного карболки — и замариновал части листков. Он покрасил соответствующие их части разведенными чернилами.
То, что он узнал о них, проверялось и перепроверялось, когда он принес их в лабораторию утром. Качественный и количественный анализ, высокие температуры и температура горения, и специальный тест на силу тяжести, спектрографические и рентгенографические характеристики — все говорило одно и тоже; эти два листка были невероятно и абсолютно идентичными.
В последующие месяцы Монетр лихорадочно работал над частями деревьев. Его рабочие микроскопы говорили о том же. Он уговорил своего нанимателя разрешить ему пользоваться микроскопом с увеличением в триста раз, который лаборатория хранила под специальным колпаком, и он сказал то же. У деревьев были идентичны не все листья, а все клетки. Кора и камбий и сердцевина, они были одинаковы.
Непрекращающееся взятие образцов дало его мысли следующий толчок. Он брал образцы с деревьев после тщательнейших измерений. Проба, высверленная из сердцевины Дерева А воспроизводилась на Дереве Б, с точностью до доли миллиметра. А однажды Монетр сделал отметки для сверления на обоих деревьях, взял образец с Дерева А, и, доставая его, сломал дрель и не смог взять образец со второго дерева.
Виновата, конечно, была дрель, и следовательно те люди, которые ее сделали, и следовательно те люди, которые ее сделали, и следовательно все люди; и он отправился домой, кипя от злости, то есть находясь в своем обычном состоянии.
Но когда он вернулся обратно на следующий день, он обнаружил отверстие в Дереве Б, точно соответствующее его отметке на Дереве А.
Он касался пальцами необъяснимой дыры и долгое время его ищущий ум не мог сдвинуться с места. Затем, осторожно, он достал свой нож и вырезал крест на Дереве А, а на том же месте на Дереве Б треугольник. Он вырезал их глубоко и отчетливо и снова ушел домой, чтобы прочитать более сложные книги о клеточной структуре.
Когда он вернулся в лес, он обнаружил, что на обоих деревьях был крест.
Он провел еще множество опытов. Он вырезал произвольные фигуры на каждом дереве. Он наносил на них образцы краски.
Он обнаружил, что наносное, такое как краска и прибитые гвоздями кусочки дерева, оставалось в том виде, как он это делал. Но все, что воздействовало на структуру дерева — порез или царапина или разрыв или прокол — воспроизводилось, с Дерева А на Дерево Б.
Дерево А было оригиналом. Дерево Б было какой-то… копией.
Пьер Монетр работал над Деревом Б в течение двух лет пока он обнаружил, с помощью электронного микроскопа, что если не считать функции точного воспроизведения, Дерево Б было другим. В ядре каждой клетки Дерева Б была единственная гигантская молекула, родственная углеводородным белкам, которая могла преобразовывать химические элементы. Три клетки, удаленные из кусочка коры или ткани листа означали замену этих трех клеток в течение часа-двух, а затем медленно начинал восстанавливать себя, захватывая атом за атомом из окружающей ткани.
Управление восстановлением поврежденной ткани это тонкое дело, мягко говоря. Любой биолог может дать ясное описание того, что происходит, когда клетка начинает размножаться — какие факторы метаболизма присутствуют, какой кислородный обмен происходит, как быстро и насколько большими и с какой целью развиваются новые клетки. Но они не могут сказать вам почему. Они не могут сказать, что дает сигнал «Начали!» полуразрушенной клетке и что говорит «Стоп». Они знают, что рак это нарушение этого
