– Извините, вы старший воспитатель «Смены»? – Сработал беспроволочный «телефон», безотказно служивший в казармах еще до изобретений Эдисона.
– Нет, – смутился Федор. – Я обычный вожатый.
– Значит, вы Федор, – обрадовалась женщина. – Дочка мне про вас много написала.
– А как зовут вашу дочку? – участливо спросил Седых.
– Оля, – сказала женщина, – Оленька Королева.
Федор вздрогнул.
– Олежка Симаков – тоже мой ученик, – улыбнулась женщина. – И еще десяток ваших воспитанников. Пойдемте, чайку со мной попьем?
– С удовольствием, – наконец вышел из ступора Седых. Будущая теща ему сразу понравилась.
Через десять минут – женщина передвигалась с помощью двух палок – они оказались в комнате номер семьдесят два. Она ничем не отличалась от ранее виденных Федором по площади и планировке, но разительно – по производимому впечатлению.
Все здесь было чистеньким и аккуратным. Попадались и явно дорогие вещи, но видно было, что лучшие времена их обладателей – в прошлом.
На стенках – Олины фотографии. Федор жадно всмотрелся. Она во все периоды своей жизни была прекрасна. Еще более его утешили фото «тещи»: та тоже была хороша собой. И следы ее красоты были заметны даже сейчас.
Мужская фотография была одна: капитан с веселым и каким-то отчаянным лицом, в полевой пограничной форме.
– Ее отец, – сказала мама. – Капитан Королев. – Даже сейчас в ее голосе звучала гордость за неведомого Федору человека. Впрочем, он был уже готов тоже гордиться дедом своих детей. – Погиб в семьдесят третьем. Дочку он так и не увидел. Все слышали про Даманский… Хотя нынешние и этого не знают, – поправила сама себя она. – А самые сильные бои шли в Средней Азии. Там много наших голову сложили. Алеша вот – тоже. Как там моя девочка? – без перехода вдруг спросила она.
– У вас замечательная девочка, – честно ответил Федор.
– Я-то знаю. – Глаза ее были печальны. – Да вот сломалась она…
– Это не навсегда, – заверил ее Седых.
– Вы думаете? – недоверчиво спросила Татьяна Геннадьевна (так ее звали). – Пока я здорова была, все было ничего. А как это случилось, – она показала на палки, – девочка не выдержала.
– Не надо так уж безнадежно. Ей всего шестнадцать, и у нее все впереди.
– Сломалась моя девочка, – плакала мать. – Все из-за меня. Лекарства нужны. Да что там лекарства, на еду не хватало: холодильник месяцами не включала. Хорошо, вокруг добрые люди. – Поймав сомнение в глазах Федора, горячо добавила: – Вы не думайте о них плохо. Это, конечно, не высший свет. Но, когда нам нечего было есть, соседи приносили сами. Мы не просили!
– Вы не волнуйтесь, Татьяна Геннадьевна! Я ведь тоже не принц крови.
– Вы приняли участие в судьбе моей дочери, – старомодно сказала Олина мама. – И я вам за это очень благодарна.
– Вы начали говорить про Симакова, – напомнил Федор. – Меня интересует о нем все.
– Олежка Симаков, – Татьяна Геннадьевна закрыла глаза. – Он умный, а в начальной школе второгодничал. Знаете почему?
– Почему? – спросил Федор.
– Он хотел учиться вместе с моей Олей. Он из семьдесят третьей комнаты. Сосед. И всегда был к ней неравнодушен.
– А потом?
– Потом двойки кончились. И начались приводы.
– За что?
– Драки. Поборы с малышни. И организация поборов со старшеклассников.
– Это как?
– Сколотил, как это теперь называется, «бригаду». Был громкий скандал. Двое сели. Ему ничего.
– А что Оля?
– Она к нему отношения не имела. Она его жалела всегда.
– За что?
– Он очень странный мальчик. Очень неустроенный и несчастный.
– По-моему, он сейчас очень даже устроен.
– Я не про деньги, – отмахнулась Татьяна Геннадьевна. – Он очень внутренне надломлен. Очень зол. Хотя Пандус у него уже лет семь живет, несмотря на скандалы.
– Кто такой Пандус?
– Местная достопримечательность, – улыбнулась женщина. – Собака на трех лапах.
– А четвертая где?
– Кто-то отрезал. Очень надеюсь, что не сам Олег. Семь лет он его содержит и не дает никому в обиду.
– А почему ж тогда предположили, что лапу щенку – он сам?..
– Это так. К слову. Просто Олег принадлежит к тем людям, которые любят помогать слабым и убогим.
– Это ж здорово!
– Да. Только он не любит, когда рядом с ним сильные и успешные. И не просто не любит. Он готов лично сделать их слабыми и убогими. А потом – защищать и поддерживать. – Татьяна Геннадьевна тихо заплакала. – Вы думаете, я на чьи деньги живу? И его же ненавижу.
– Я тоже, – вырвалось у Федора.
– Я знаю, – тихо сказала женщина.
– А что вы еще знаете?
– Все, что знает Оля. У нас тайн нет.
– И что вы об этом думаете?
– Думаю, что пропала моя девочка, – уже без слез прошептала Татьяна Геннадьевна.
– Да что ж вы все так безнадежно! – рассердился Федор.
– Потому что я слишком хорошо ее знаю. Я ее сама к Симакову толкнула, вот этими руками. – Она показала Федору руки.
– Как это?
– Я считала, что Олежке можно помочь. Что его зависть и злоба пройдут, если рядом будет кто-то чистый. Я была хорошая учительница, – чуть улыбнулась женщина. – Потому и помогала ему. И Олю всегда просила не отталкивать мальчика. Дружить-то с ним никто не хотел, кроме убогих. Типа Вали Лося. Вот и напоролась, за что боролась. Когда мы с Олей стали такими же, он нам помог.
– Все будет нормально, если только…
– Если что?
– Вы, наверное, сами знаете. Было убийство. Если Ангела начнут сажать, он потащит всех: и виноватых, и невиновных. Я таких знаю хорошо, насмотрелся.
– Он водил Олю к трупу, – тихо сказала женщина. – Я думала, она сама умрет. Пыталась моим снотворным травиться. Я умолила ее остаться. А теперь не знаю, права ли.
– Да вы что? – ужаснулся Федор. – Не знаете, лучше ли, что она осталась жива? Что вы говорите?
– Что думаю, молодой человек, – еле слышно ответила Татьяна Геннадьевна. – Я всегда говорю, что думаю.
Федор ушел от учительницы в смятенных чувствах. Он совершенно не собирался, подобно больной женщине, бросать все на самотек. И очень рассчитывал на победу в предполагаемых битвах.
Но что-то уж очень печально было у него на душе…
11
Следующее утро началось со стычки с Ангелом. Он снова подошел первым.
– Опять ездил разнюхивать? – На этот раз Симаков не утруждал себя вежливостью. Хотя весело улыбался.
