догадались, что я как-то связан с ним?
— Это меня мучает больше всего, как самое невероятное. Ты и — Крыж!
— Так вот, им владеет всепожирающая ненависть к вам плюс дикое чувство мести.
— Значит, я промахнулся тогда, в сорок втором?
— Да. А теперь, видно, он промахнулся. Старик ослеплен жаждой мести и не понимает, что сейчас не война, а он уже не каратель из отряда Хензеля.
— Вот как! Значит, это он свирепствовал в этих местах?
— Да. Это он, Шварц. Он же — Крыж…
Эдик посмотрел в окно: день клонился к вечеру, тени становились все длиннее, и во дворе начали сгущаться сумерки.
— Давайте выйдем из хаты, — попросил Эдик.
Он долго рассматривал подворье, потом подошел к старому абрикосу:
— В этом дереве должны быть пули. Он здесь расстрелял Чибисов — мать и дочь…
— Ты это наверняка знаешь?
— Да, — тихо произнес Эдик.
Оленич понял, что парень не врет, что все так и было, как он говорит, но откуда ему известно? Неужели сам Крыж рассказал? Но такое можно доверить только очень надежному, очень близкому человеку, да и то сто раз обдумав. И лишь отчаяние заставит рассказать о таком. «Наверное, ему деваться уже некуда. И если я один мешаю ему, то, действительно, выход — убрать меня. Но не думаю, что только я на его пути».
— В этих местах, наверное, много свидетелей совершенных им преступлений, и поэтому ему самому появляться здесь опасно. Чтобы достать меня, нужно кого-то послать. Вот он и нашел тебя. Верно?
— Да, конечно. Но почему вы не спрашиваете, где он?
— Зачем? Меня он не очень интересует. Я хочу знать больше о тебе. Ты меня волнуешь. Если я правильно понял, тебе поручено убрать меня. Но вот ты передо мною, и тебе ничто не мешает прикончить меня. У тебя силища быка, а я немощен. Даже сопротивления не окажу. В чем дело? Кажется, я понял, что ты не хочешь служить Крыжу, ты не хочешь портить свою жизнь ради прихоти старого преступника, тем более собою прикрывать следы его злодеяний. Тебя могу понять, его — нет. Почему он верит тебе?
— Вынужден верить. Он сам уже ничего не может. Он трус.
— А, как я забыл об этом! Он и тогда был жалок и мерзостен… Трусы к старости становятся почти безвольными ненавистниками и паникерами. Они бы весь мир уничтожили, если бы им власть!
— Вот это меня и испугало. Но я не наследовал его качества.
— Что ты думаешь делать дальше?
— Хочу с вами посоветоваться.
— При чем здесь я? Ты связался с Крыжом, ты и развязывайся.
— А если не только его и меня касается? А если нужно, чтобы люди знали? И пока еще не все я знаю… Хочу все узнать! О нем, о его злодействах. Я должен все знать, и вы должны помочь мне возненавидеть его… Он — мой отец.
— Значит, отец… Это меняет существо дела. Вот откуда та фраза: «Да что мы перед силой божьей!»
— Еще в тот вечер, когда я произнес ее, я понял, что вы все помните. Я ведь нарочно выпалил тогда, даже вроде и не к месту, эту поговорку.
— Но куражился ты искренне.
— Я действительно такой бесцеремонный, но это не значит, что я без стыда и совести. Тогда я бесился из-за Людмилы Михайловны. Мне показалось, что кто-то из богачей мира сего обронил случайно редкостной красоты драгоценность, а я нашел. И хотел, конечно, завладеть ею. Но тут вы со своей дружбой, переросшей в любовь… Я думал, что это для нее прихоть, каприз, который развеется, как только я пообещаю ей жизнь в Киеве. Оказалось, драгоценность не для меня… Ладно, что ворошить прошлое!
— Не всякому прошлому дается срок забвения…
— Крыж думает, что все забывается.
— Нет, Эдуард! То наше прошлое, к которому ты не имеешь никакого отношения, не забывается. Оно никогда не забудется. Вот у меня нет ноги, и я все время ее вспоминаю, все время помню, что она была. Вот у Латова были руки, и теперь их нет. Но он всечасно и ежеминутно помнит: были руки! И какая обида и какая боль поднимается в душе! А если люди потеряли мужа, отца, любимого, брата или сына? Нет, парень, это в тысячу раз памятнее и больнее. И страдание неизбывно, потому что оно всенародное, это страдание. И ты должен это знать и помнить. Должен. Обязан. Потому что ты сын Крыжа. И чтоб душа твоя пропиталась ненавистью к его преступлениям — проникнись страданиями людей.
— Сейчас мне предстоит выполнить одно его задание… Да, вот что, зайдемте в комнату, здесь уже темно. Я кое-что вам покажу. А потом о задании скажу.
В комнате Оленич включил свет, и Эдик задернул на окнах занавесочки.
— А чего ты опасаешься?
— Дело в том, что здесь живет моя тетка, родная сестра Крыжа, Евдокия Пронова. И я не ведаю, что она о нем знает и как относится к нему…
— Ты прав, тут я тебя поддерживаю. Ее муж Иван Пронов погиб при загадочных обстоятельствах. Может, она и знает, что это за обстоятельства, но не хочет о них говорить. Или не может доказать. Поэтому мы с тобой должны разобраться в этом, прежде чем придавать все огласке.
— У меня есть еще одно. — Эдик вытащил из кармана тряпичный сверток, развернул его и подал Оленичу темно-синюю замшевую коробочку.
— Что это? — спросил Андрей, осторожно открывая шкатулку. — Женский гребень для волос? Ух ты, бог мой! Какая красота!
— Крыж подарил, чтобы я продал и прокутил. Он приучает меня к сладкой жизни. Как я понял, он взял эту вещь в этом доме. Прошу вас узнать: была ли в этой семье такая драгоценная вещь? Можете взять.
— Доверяешь? Не жаль расстаться?
— Хочу испробовать себя: сладок ли миг расставания с бешеными деньгами? Не дрогнут ли руки? Не засосет ли под сердцем? Мне довелось испытать пронзительную волчью тоску, когда понял, что оказалась несбыточной мечта о Людмиле Михайловне. Расстался с бесшабашностью, а душевного равновесия не обрел.
— Но ведь, кажется, засветилась звездочка надежды?
— Тоня? Да, кэп, вы правы. Хочу дотянуться до нее. Я сказал себе: Эдик, не будь скотом. Здесь нужно иметь чистые мысли и руки.
11
Тоня Магарова оказалась хорошим организатором: на встречу с капитаном явились почти все ребята- старшеклассники, а за ними пришло и несколько девочек. Оленич хотел было девчонок отправить, но с внутренней улыбкой подумал: они же будущие невесты и жены, вон как заинтересованно озираются, с какой гордостью поглядывают на мальчишек! Это им придется провожать своих суженых на службу, писать письма, грустить и ждать, а потом — встречать. Андрей невольно стал смотреть на них уже не как на детей-школьников, а как на новых людей. И кто знает, какие судьбы у них будут?
— Признаюсь, я даже не ожидал, что вы такой дружный народ. Мне это приятно. Хотелось, чтобы вы помнили: самое великое, что дано человеку, — это способность, умение дружить. Где нет дружбы — там ссоры, там ненависть, там война. Ну а теперь говорите, что бы вы хотели услышать от меня?
Тоня подняла руку:
— Андрей Петрович, вам приходилось раньше бывать в наших краях?
— Да. Осенью сорок третьего я здесь участвовал в боях, был ранен. Было очень трудное время.
— Расскажите хоть немного о войне, — попросил паренек, крепкий, кудрявый, похожий на цыгана,
