ему навстречу.
— Здравствуй, здравствуй, капитан! Спасибо, что не забыл нашей встречи в госпитале, приехал. Теперь моя жизнь пойдет веселее. Как устроился?
— Это я вас должен благодарить, что разрешили жить. У вас так хорошо, что кажется, я всю жизнь мечтал о таком жилье.
— Ну и слава богу! Живи в радость. Все-таки выбрал кухню? Смотри, как тебе удобнее. Но на зиму — в дом! Не будем две печи палить: у нас тут с топливом ой как трудно!
— Надо бы на учет стать.
— За этим дело не станет. Значит, решил остаться на жительство? Что же, будем с тобой строить новую жизнь. Ведь это и у меня перемены. Так что нам с тобой надобно ужиться. Завтра утром пойдем до Яшки в сельсовет и оформим твое местожительство.
После чая вышли во двор, уселись на скамью, и потекла у них беседа на разные житейские темы. Федос Иванович похвалил Андрея:
— Умеешь сам себя обслуживать. Это хорошо. Я тоже привык все сам делать. Но ты еще молодой, и тебе надо обзаводиться семьей. Походи по селу, присмотри себе молодуху, да и в дом ее. Для такого дела отдам тебе дом.
Андрей засмеялся:
— Если правду сказать, то есть у меня молодица — красна девица. Вот посмотрю, как проявится моя болезнь.
— На болезнь не обращай внимания: живи! Живи и радуйся!
Оленич стал расспрашивать о Латове, о Гавриле, старшем сыне Чибиса. Но старик не стал рассказывать историю сына. Нахмурясь, посоветовал:
— Поживешь, сам разберешься в этом. Только скажу тебе, что хоть много неприятностей приносит Борис, но в душе я его люблю. И есть за что. — Заторопился, поднялся со скамьи старик, потирая поясницу и позевывая. — На ночлег, Андрей, пора. Завтра с утра в сельсовет пойдем до Якова Пастушенко, да и ехать мне к отаре нужно бы пораньше.
Старик пошел в дом и, не зажигая огня, улегся в постель в потемках, а Оленич, лежа на кровати, долго читал книжку без обложки, найденную в старом одежном шкафу.
Никак не удавалось Оленичу уснуть, только перед рассветом задремал, но словно кто-то окликнул его, и он подхватился. Как ни рано он вышел во двор заняться гимнастикой и умыться, а дядька Федос уже был на ногах. Вскоре хозяин позвал Андрея под абрикосовое дерево к маленькому столику:
— Вчера ты меня угощал, сегодня я тебя. Пожалуй, Андрей, к столу.
На сковороде шипела яичница на сале, кувшин молока да кусок холодной баранины. Андрей вожделенно поглядывал на стол.
После завтрака они пошли в сельский Совет.
Дверь в кабинет председателя была полуоткрыта, и Чибис с Оленичем видели, что там уже есть люди. Она о чем-то живо говорили, даже вроде бы спорили. Вначале Андрей не прислушивался к разговору, но еще не мог воспринимать все так, как воспринимает местный житель. Дядька Федос даже приблизился к двери, чтобы лучше слышать. Чибис, поманив Андрея пальцем, стал ему объяснять, кто находится в кабинете:
— Вот тот за столом, круглолицый, розовощекий, который лениво сидит в кресле, — это и есть наш голова, Яшка Пастушенко. А вот тот, лысый, с приплюснутым, как у совы, носом — директор школы Лука Лукич. Он здесь вроде поп на селе — старается всех приноровить к себе, к своим понятиям. А тот военный — это Отаров, начальник пограничной заставы. Сама застава в Тепломорске, но тут он бывает часто. Все хочет ребят наших приучить к военному делу, а Лука Лукич — ни в какую. Говорит, учить юношей владеть оружием — это значит пропагандировать войну, что запрещено законом.
— Погодите, погодите! — повысил голос Васько. Подошел к столу председателя, оперся обеими руками и назидательным тоном, точно с трибуны начал говорить: — Что такое школа? Учебное заведение. Оно призвано дать детям всесторонние знания, которые пригодятся им на протяжении всей жизни. И знания все эти — созидательные. Школа воспитывает и развивает творческие способности подрастающего поколения. А что вы предлагаете, товарищ майор? Во-е-ни-за-ци-ю! Созидание и наука разрушения? Согласитесь, это противоположные поприща!
Но пограничник не среагировал на эмоциональный подъем Васько и спокойно ответил:
— Ты не прав, и как директор, и как человек. Юноши обязаны служить в армии.
— Не отрицаю. Защита Отечества, как говорится, — священный долг каждого! — выпалил, точно школьник, Васько, но в его голосе была нотка насмешки.
— Кто же должен готовить их к защите?
И все тем же насмешливым тоном Васько ответил:
— Армия. Для обучения владению оружием их и призывают на службу.
— Но они первичную подготовку должны пройти дома.
— Пусть военкомат занимается.
— Это правильно. Но вы шефствуете над заставой, застава над школой, а у нас нет настоящей дружбы. Ваша школа не дала за последние пять лет ни одного рядового пограничника, я уж не говорю об офицерах. Только потому, что лично ты, Лука Лукич, против наук военных.
Пастушенко откинулся на спинку кресла и похлопал ладонью по столу:
— Товарищи, товарищи! И школа, и служба в армии — наше общее дело. И тот, кто не заботится о грамотной, крепкой армии, тот помогает войне. А вот это действительно запрещается.
— Ну, знаешь, Яков! Ты все-таки осторожнее с ярлыками и выводами. Хотя грамотишка у тебя слабенькая, но понимать же ты обязан, что сейчас нужнее народному хозяйству — хороший инженер или вооруженный до зубов солдат?
— Ярлык я тебе не вешаю. Ты брось свою заносчивость. А вот мыслю я так: надо охранять государство. Слишком много охочих до нашей земли. Понял? Ты где был во время войны? Учился. Воевали другие. Погибали другие. Ты учился, а недоучки ползли с гранатами под танки. Ишь, какой ты мудрый, Лука Лукич, за чужой счет! Да, да! Вот я и себя не пощажу: почему до сих пор при сельсовете нет военно- учетного стола? Во многих сельских Советах имеются. Ничего, я займусь этим. Надо ребят учить, чтобы призывник шел в армию, имея начальную военную подготовку. И нечего на военкомат кивать: кого мы даем военкомату? Девочек для балета, а не юношей. Ишь какой балетмейстер ты, Лука Лукич!
— Что это на тебя наехало? — возмутился директор школы, — Ты хочешь школу превратить в казарму? А вы, товарищ майор, может, пришлете офицеров-надзирателей?
— Никто офицеров вам не даст. Их и так мало. Война поглотила лучших кадровых командиров. Не пришлем. А вот военрука вам иметь следует.
— Никогда! Да нам и по штату не положено.
Пастушенко вдруг покраснел еще больше и стукнул кулаком по столу:
— Положим!
Васько угрожающе бросил председателю сельсовета:
— Посмотрим!
Андрей почувствовал, как все его нутро напряглось, как волнение подкатывалось прямо под сердце, и шагнул в приоткрытую дверь. Но Федос Иванович, проявив незаурядную прыть, юркнул вперед, вырос в кабинете прямо из-под костылей Андрея.
— Здравствуйте, люди добрые! — поздоровался Чибис. — Я тут пришел к тебе, Яков Васильич, со своим постояльцем. Можно сказать, со своим отныне членом семьи. Запиши его на жительство в нашем селе.
Оленич вытащил документы.
— Только что демобилизовался. Все время по госпиталям валялся. Вот решил жить в вашем селе. Оленич Андрей Петрович, капитан, член партии. Сюда приехал по совету врачей.
Федос Иванович с гордостью объяснил:
— С капитаном мы познакомились в госпитале. Он — самый близкий друг Петька нашего, Негороднего. При мне и при Варваре Корпушной Петро просил капитана ехать в наше село. И мы просили. И он уважил нашу просьбу. Так что не только доктора…
