Молчаливая девочка, от которой невозможно было добиться слова, вдруг заговорила.
— Во-первых, он мне не отец! — сказала она, и голос ее звучал совсем не по-детски. — А, во-вторых, ходить на клирос я все равно буду!
— Ах, вот как?!.. Ну, подожди же, гадюка!..
Ненависть и отвращение отчима к противной девчонке после долгой сдержанности, наконец, прорвались.
Пошел в ход ремень.
Матери дома не было, а бабушка только подзуживала зятя.
— Всыпь ей, Андрюша, всыпь хорошенько, чтоб не дерзила!.. Чтоб не шлялась, где не надо!.. Богомолка нашлась — на клирос ходит, а сама по праздникам шьет!.. Задай ей хорошенько!.. А то скажите, пожалуйста: «он мне не отец!»… Будешь теперь знать — отец или не отец!..
Лена стиснула зубы и рассвирепевшему отчиму не удалось вырвать у нее ни одного крика.
— Хоть бы прощения попросила, поганка! — негодовала бабушка. — А то молчит как бревно! Задай ей покрепче, чтоб завизжала!..
Может быть, отчим избил бы Лену до смерти, если бы не вернулась мать и не вервала бы у него избитую девочку, почти потерявшую сознанье.
Лена проболела две недели; к ней пришлось вызвать врача; вся эта история стала известной в школе; приходила учительница Мария Федоровна и пригрозила Андрею Петровичу судом.
Судить Андрея Петровича — не судили, но со вступлением в партию ему пришлось подождать, так как на его работе тоже стало известно, что он чуть не до смерти избил свою падчерицу.
Когда Лена, поправившись, появилась в классе, Марья Федоровна попробовала ее «перевоспитать» путем увещеваний, но вскоре убедилась в бесплодности своих усилий.
Лена продолжала ходить на клирос; теперь она уже не только пела, она научилась читать по церковному и читала с увлеченьем, со страстью, вкладывая в псалмы и каноны всю силу своей веры, всю боль глубоко оскорбленной детской души.
Дома на нее махнули рукой; она теперь даже ночевать под праздники часто оставалась у своей взрослой подруги Наташи.
А когда окончательно затихла буря, вызванная побоями отчима — над ее головой грянул новый гром: закрыли кладбищенскую церковь.
Была весна. Последний день школьных занятий. Лену перевели в шестой класс.
В этот день она шла домой из школы медленнее обычного. Завтра начинались каникулы, в школу идти было не надо. Она этому не радовалась: дома ей было тяжелей, чем в школе.
Лена открыла калитку и увидела на крыльце бабушку и еще какого-то незнакомого человека, высокого, слегка сгорбленного, плохо одетого; человек этот стоял к ней спиной, лица его не было видно.
До ее слуха донесся голос бабушки:
— Ну, чего ты приехал? Человеку жизнь разбивать? У Нины теперь семья, ребенок, муж… Чего ты-то будешь здесь путаться?… И девчонку незачем тревожить, она тебя давно забыла… Уходи, пока она не пришла!..Ах, да вот она!..
Незнакомец обернулся, и на Лену взглянули большие серые глаза, очень знакомые: такие глаза всегда на нее смотрели, когда ей случалось увидеть в зеркале свое собственное лицо…
— Отец!..
Тут случилось непредвиденное.
Лена, никогда не плакавшая при людях, ни разу не вскрикнувшая под побоями отчима — вдруг страшно разрыдалась…
— Деточка моя хорошая!.. Не плачь, не надо! — пробовал Михаил Степанович утешать бившуюся в рыданиях дочь; он совсем растерялся и от этих неожиданных слез, и от нелюбезного приема тещи.
А Надежда Фроловна продолжала его попрекать:
— Ну, вот видишь, расстроил девку!.. Она у нас нервная, ей вредно волноваться, а ты… Уезжай ты, бога ради, не смущай людей!.. Ведь послали тебе развод, чего тебе еще надо?!..
— Хорошо, я уеду! — тихо проговорил незванный гость и, наклонившись, поцеловал Лену.
— Прощай, дочка!..
Но в ту же минуту он почувствовал, что тонкие детские пальчики вцепились в его руки и сжали их с такой силой, какой никак нельзя было предположить в хрупкой одиннадцатилетней девочке…
— Я поеду с тобой!..
И Лена настояла на своем: с вечерним поездом они уехали оба — отец и дочь.
Бабушка, внезапно воспылавшая любовью к внучке, ни за что не хотела ее отпускать; Нина Васильевна молчала: у нее теперь уже была другая дочь, маленькая Любочка, уже не «поповна», а Андреевна, хорошенькая, толстенькая девчушка, недавно начавшая ходить, и ей теперь принадлежала вся любовь, все внимание, все заботы матери, а угрюмая, нелюдимая старшая дочь только постоянно бывала причиной семейных раздоров…
Решил вопрос Андрей Петрович.
— Теперь каникулы — пускай съездит погостить к Михаилу Степанычу… — и потихоньку добавил по адресу тещи: — Как хлебнет она там с папашей лиха — сама назад прибежит!..
Но он ошибся: назад Лена не прибежала; в красивый дом с фруктовым садом на тихой улице города Родославля она уже никогда не вернулась.
Два года жизни вдвоем с отцом Лена впоследствии вспоминала, как самое счастливое, самое светлое и радостное время в своей жизни.
Отец Михаил поехал служить в деревню Выселки, в небольшую церковь, в которой после ареста прежнего священника более года не было служений; вероятно, по этой причине ее забыли разорить.
Они жили в полуразрушенной хатке, которая в дождь протекала, а в мороз промерзала; нередко жили впроголодь — но все эти житейские затруднения они переносили легко и бодро и даже не запоминали их.
У отца была любимая дочь, у дочери был любимый отец, у обоих было любимое дело, и все невзгоды быстро забывались.
В этой церкви не было псаломщика, и на возгласы отца Михаила отвечал с клироса звонкий альт его двенадцатилетней дочери. Постепенно там собрался большой и дружный хор добровольцев, но запевалой, чтицей и уставщицей по-прежнему была маленькая «поповна»; отец Михаил тоже часто в шутку величал свою дочь поповной, но теперь это слово, когда-то обидное, стало хорошим и милым.
Через два года церковь в деревне Выселки Родославльского района была разорена, а настоятель ее Михаил Степанович Соловьев — арестован и выслан, на этот раз уже не на три года, а на десять лет.
Лена осталась одно; ей было четырнадцать лет.
В ее судьбу вмешался сельсовет; на вопрос: есть ли у нее мать или родственники, она ответила: «нет никого».
Это была неправда, но она скорее согласилась бы броситься в реку, чем вернуться к отчиму и бабушке.
Ее поместили в детский дом и после экзамена определили в седьмой класс школы.
Вскоре после ее поступления детдом реорганизовался, ее перевели в другой детдом, где все люди были новые, и уже никто ничего не помнил о прошлом малообщительной воспитанницы Елены Соловьевой, а молчать она умела.
После окончания школы детдомовцев стали распределять кого куда; большинство попало в ФЗУ, а лучшим ученикам дали рекомендации для поступления в техникумы.
Техникумов, с которыми у детдомовского начальства была договоренность, было три: Днепровский педагогический, Дементьевский медицинский и Липнинский сельскохозяйственный.
Лена Соловьева, которая всегда была отличницей, до некоторой степени имела возможность выбирать.
Медицину она не любила, ее отталкивала сама обстановка больниц и амбулаторий.
