Айлэ пятилась, ее узкие губы раздвигались в жутковатой скалящейся усмешке, открывающей четыре острых клыка уроженки Рабиров. Она сгорбилась, подняла руки – в правой по-прежнему болтался недавний подарок, изумрудная цепочка, камни тускло блестели, как чешуйки выброшенных на берег рыб – и коротким, неуловимым движением выбросила из пальцев когти. – Посмотри на меня, Коннахар. Посмотри внимательно. Вот что я такое на самом деле. Чудовище. Зря мы пытаемся обмануть самих себя. Нам не позволят остаться вместе. Я должна уйти, а ты – как можно скорее забыть обо мне. Иначе каждый новый день будет приносить тебе новые слухи обо мне. В конце концов никто не сможет отличить правду от лжи, и клеветников от друзей. Постепенно ты возненавидишь меня, а я… Я не могу стать другой! – она сорвалась на крик. – Не могу! Я – гуль! Вампир! В этом нет моей вины, но я – гуль! Такой родилась, такой и умру!
– Надеюсь, ты не собираешься умирать прямо сейчас, – вырвалось у Конни, и, когда опешившая Айлэ замолчала, он в три быстрых шага преодолел разделявшее их расстояние и сгреб встрепанную, насквозь вымокшую девушку в охапку. Острые когти рабирийки чувствительно царапнули по шелку колета, но Конни не обратил на этот скребущий звук внимания. – Никуда ты не уйдешь, потому что ворота закрыты и ночь на дворе. И еще потому, что я люблю тебя, слышишь? Тебя, такую вот сумасшедшую… мокрую… и единственную… Мне плевать, вампир ты или нет, но раз тебя это настолько беспокоит – я найду средство, чтобы ты перестала им быть. Ты меня слышишь?
Айлэ, ткнувшаяся лицом в плечо Конни, закивала, не поднимая головы, и невнятно пробормотала:
– Это ты безумец, а не я. Такого средства нет. Проклятие…
– К демонам бесхвостым ваше растреклятое Проклятие! Раз его наложили, значит, можно снять! Я обещаю это тебе!..
В небе полыхнула беззвучная, ослепительно-голубая вспышка, выхватившая из темноты очертания высокой стены, выступающие подоконники, галерею с округлыми провалами арок, изогнутые трубы водостоков, откуда хлестала белая, вспененная вода, и затянутое низкими тучами небо. Затем пришел звук – многократно усиленный сухой треск рвущегося полотна, оглушающий, не знающий преград и радостный голос стихии.
– Гроза, – растерянно ойкнула девушка. – Первая гроза!
На лестнице, ведущей с галереи, заплясали раздуваемые ветром язычки факелов и качающиеся желтые пятна масляных ламп.
– Ваше высочество! Баронетта Айлэ! Коннахар! Госпожа Монброн! Где вы? – звали тревожные голоса.
– Идем, – Конни потянул девушку за собой. – Мне еще предстоит взбучку от отца получать – вполне заслуженную… Ты случайно не знаешь, гроза в ночь Белтайна – хорошая примета или дурная?
– Х-хорошая, – простучала зубами Айлэ, которую начал бить запоздалый озноб. – А ты знаешь, что обещания, данные на Белтайн, надо обязательно выполнять?
Глава третья. Испытание
Дождь стих только к утру. Мир продолжал жить по своим законам, над городскими крышами забрезжил тусклый розоватый отблеск, сменившийся положенным рассветом и началом нового дня – солнечного и ветреного. Сидевший в оконном проеме Конни видел трепещущие флаги на дворцовой стене и раскачивающиеся макушки деревьев, растущих вдоль набережной. За дверями комнаты пару раз лязгнуло и громыхнуло – должно быть, сменялся караул – но засов на створках остался неподвижным.
Его отвели сюда вчерашним вечером, и с тех пор к нему никто не наведывался. О Коннахаре, наследнике аквилонской короны, попросту позабыли.
«Справедливо, – мрачно согласился Конни. – Чего обо мне беспокоиться? Жив-здоров и никуда не денусь из-под замка. Небось, до сих пор решают, как со мной быть. Только бы матушка вступилась, не то под горячую руку отец вполне может засунуть нашкодившего отпрыска в захудалую крепость на границе с пиктами. Или выставит из страны, чтобы глаза не мозолил. Пусть, мол, малыш Коннахар проведет годик- другой в Немедии, в тамошней Военной Академии. Ему это пойдет на пользу, – размышления Конни свернули в глубокую и опасную колею, проторенную бессонной ночью. – Вдруг я вчера кого-то убил? Что тогда? Попахивает уже не семейным советом, но Королевским судом. Выкуп за пролитую кровь, шумное порицание общества… Разумеется, не казнят, но пойдут пересуды… В крайнем случае, приговорят к заключению где- нибудь в отдаленном замке короны. Да, но как же Айлэ?!»
Воспоминание о баронетте диа Монброн напрочь лишило Конни способности трезво рассуждать, заставив спрыгнуть с окна и закружить по комнате. Ее наверняка удалят из дворца, чтобы больше не давать поводов для сплетен. Может, именно сейчас она торопливо складывает вещи, не сумев даже толком попрощаться…
«Айлэ уезжает, а я ничего не могу поделать!»
Мысль походила на ослепляющую молнию, швырнувшую пленника к дверям с намерением колотить по бесчувственному дереву до сбитых костяшек пальцев.
Остановил его негромкий шелестящий звук, с каким поворачивается хорошо смазанная латунная задвижка.
Посетитель небрежно захлопнул за собой дверь и наградил Конни мимолетным взглядом, от которого у любого человека внутренности поневоле съеживались в мелко подергивающийся комок.
Жалобно скрипнуло кресло, принимая на себя немалый вес, и Конан Аквилонский холодно потребовал:
– Ну, теперь рассказывай.
Повествование вышло кратким, и, как надеялся Конни, звучало достойно. Ничего лишнего, никаких обвинений, только четкое изложение событий. Ни единого словечка об Айлэ Монброн. Брызги этой грязной истории не должны запятнать ее имя. На галерее присутствовала только подвыпившая молодежь из дворца, позволившая себе пару несдержанных замечаний, вызывавших крайнее раздражение наследника короны, а более никого.
Закончив, он вопросительно скосился на отца, пытаясь догадаться, какое впечатление произвели его слова. Похоже, весьма скверное. На поблажки и чувство родительской любви рассчитывать не придется.
