бара Гинзы!»
Аримура сиял. Его самолюбие упивалось этой мыслью, купалось в ней. Это придало ему храбрости и — он сам от себя не ожидал такого — он нежно… погладил руки Сумико, лежавшие на столе.
И вдруг… что это! Сзади раздаются какие-то странные звуки, потом яснее, яснее; и вот они переходят в пение:
Как весело у печки
В холодный снежный вечер.
Гори, огонь, гори,
И мы поговорим…
Пение доносилось из свёртка на полу — музыкальная шкатулка, взятая Аримурой из починки, сама собой вдруг запела. По всей вероятности, он случайно задел её ногой и нажал кнопку.
И тут же ему вспомнилось личико Соитиро во время их утреннего разговора, когда мальчик просил, а он отказался взять его с собой в магазин. Аримуру охватило раскаяние, и он осторожно убрал руку. Но Сумико предупредила его — её руки уже лежали на коленях.
— Не нужно, прошу вас… — сказала она с мягкой, материнской ноткой в голосе.
— Но почему…
— «Гори, огонь, гори, и мы поговорим…» Давайте просто посидим, поговорим…
С тех пор прошло восемь лет. Вот о чём напомнила Аримуре музыкальная шкатулка, вот почему он её купил.
Не будь тогда шкатулки…
Жена его вскоре выписалась из больницы. Её возвращение отпраздновали в узком семейном кругу, втроём: он, жена и Соитиро. Это была большая радость. А для Арнмуры в особенности — он остался верным мужем и верным отцом.
Да, в супружеской жизни всякое бывает. Даже самая идеальная пара не гарантирована от случайностей. А случай иной раз приводит к ошибке. Правда, случай может и уберечь от ошибки…
Вот что Аримура собирался сказать своему подчинённому Кусуноки, но тот слишком молод ему этого не понять.
НОВЕЛЛА ПЯТАЯ
Из ворот крематория выехали две машины. В них сидели Тамура и родственники. Вечерело. Холодное зимнее солнце покидало соломенные крыши деревенских домов и вершины серебристых деревьев.
Тамура подумал: «Опять темнеет, скоро наступит вечер, а жены больше нет».
Прах жены, завёрнутый в белую ткань, лежал на коленях у него.
— Микио-сан, не убивайся. Ещё не хватало тебе слечь, — шепнула ему сидевшая рядом Фусаэ, его старшая сестра.
Фусаэ, как и Тамура, уже несколько лет жила в Токио, но с родственниками всегда разговаривала по- деревенски.
— Сато-сан, верно, сама радовалась, умираючи. Сколько хлопот тебе принесла. — Шёпот сестры перешёл в шипение: — Сам небось рад?.. Гора с плеч свалилась!..
— Поди целый год с ней маялся. Вот уж обуза, так обуза! Ты молчи, молчи — я знаю, что говорю…
Сестра говорила так, точно сделала великое открытие в его душе и радуется, что это открытие подтвердило её мнение.
Тамуре слова сестры показались неуместными, он с досадой отвернулся и закрыл глаза.
Машина не отапливалась. Его ноги, от ступней до колен, медленно стыли.
Похороны начались пять часов назад в буддийском храме Готокудзи. Здесь собрались чуть ли не все родственники Тамуры и некоторые сослуживцы. Приехали из деревни брат Сатоко с женой.
Часто мигая маленькими глазками, Тамура обошёл сослуживцев и вполголоса поблагодарил за сочувствие к его горю.
Но в душе он не чувствовал ни сожаления, ни горечи. Душа его оставалась холодной, как зимнее солнце.
Если б Тамура на миг стянул с лица холодную непроницаемую маску, из-под неё брызнула бы радость: как-никак смерть жены была освобождением от забот, от расходов.
Женился Тамура три года назад, по сватовству. До тридцати трёх лет он оставался холостяком и уже не мечтал о женитьбе. В ту пору он как раз окончил вечернее отделение коммерческого института и с большим трудом устроился на работу в районную мэрию. Его мучило сознание собственной неполноценности: и образование у него хуже, чем у других, и собой он хуже других.
В обеденный перерыв служащие мэрии собирались в кружок возле железной печурки и болтали о женщинах. Тамура в этих разговорах не принимал участия. Он садился в стороне, но с жадностью слушал эти вечно повторяющиеся рассказы о знакомствах и победах над женщинами.
Ничем подобным Тамура похвастать не мог. С таким-то ростом? С таким-го лицом? Да от него любая женщина сбежит, не только не полюбит, близко не подпустит.
В дни получки тайком от сослуживцев Тамура отправлялся на Синдзюку, выпивал чашечку-другую сакэ и, приободрённый, покупал женщину. Об этом он не рассказывал никому, хранил в глубокой тайне.
Однажды в какой-то дешёвой гостинице женщина лет сорока, сердито запахнув халат, рассмеялась ему в лицо:
— Куда ты годишься! Погляди на себя!
Её слова больно укололи его.
Порою в мэрию заходили девушки по какому-нибудь делу. К Тамуре они никогда не обращались, всегда выбирали других служащих.
Так и текла жизнь Тамуры до тридцати трёх лет. А потом сестра Фусаэ нашла ему невесту — какую-то деревенскую девушку. На фотографии Тамура увидел маленькое некрасивое лицо, похожее на его собственное.
Это была Сатоко.
После свадьбы Тамура и Сатоко сняли однокомнатную квартиру в большом многоэтажном доме. Сатоко никак не могла привыкнуть к городской жизни и всюду — в коридоре, на лестнице — избегала встреч с соседями. Тамуру это раздражало.
— Что ты от них прячешься? Съедят они тебя, что ли? — с раздражением упрекал он жену.
— Ах, я так плохо говорю по-токийски, — конфузливо отвечала Сатоко.
Тамура ещё пуще злился. Жена своим видом и поведением напоминала ему его самого в те дни, когда он только-только поселился в Токио. Тогда он тоже стыдился своего деревенского наречия и избегал людей. Тамура не любил вспоминать то время и в такие минуты люто ненавидел жену.
На свадьбу Тамура не позвал никого из сослуживцев, а после свадьбы избегал всяких бесед с ними.
— Эээ… говорят, ты женился?.. И хорошенькая у тебя жена? — ехидно спрашивали в мэрии.
Лицо у Тамуры вытягивалось, глазки в глубине стёкол судорожно мигали, и он зло отвечал:
