сюсюкает со скворцом. Такое занятие пристало какому-нибудь выжившему из ума старикашке, а не молодому, полному сил мужчине. Сумико еле сдерживала гнев.
И вот утром, когда Кэйдзо уходил на работу, ссора и разразилась. Пусть он берёт скворца с собой, Сумико он не нужен.
— Почему ты не даёшь мне ничем заняться?
— Нашёл занятие! Тьфу! Постыдился бы!.. Ну и занимайся своей тварью!.. Теперь мне ясно: скворец тебе дороже жены.
Словом, и пошло, и поехало: «убирайся!», «сам убирайся!» и тому подобное.
— Сгинь, проклятая тварь! Тьфу!
То ли напуганный вспыхнувшей с утра перебранкой, то ли привыкая к новому месту, скворец всё утро просидел в клетке, забившись в уголок и не проронив ни звука. Но как только лучи солнца через окно проникли в комнату, он влез в блюдце и стал шумно плескаться, хлопая крыльями и разбрызгивая воду по всей веранде.
— Ты что тут грязь разводишь?! Для тебя я, что ли, полы натёрла? — вне себя от гнева крикнула Сумико.
И вдруг случилось чудо. Скворец заговорил. Голос у него был хриплый, резкий, картавый, словно в горле у него застряла горошина.
— … блю… блю… блю… блю…
Казалось, говорит человек, только шепелявя.
Скворец словно тщился произнести слово «люблю».
— Ну и словечкам научил тебя твой Катакура! — возмутилась Сумико. — Впрочем, чего и ждать от холостяка?
И она возненавидела Катакуру за то, что тот навязал её мужу скворца, пусть даже в рассрочку; за то, что выучил птицу кричать всякие непотребные слова, за то, что и голос у скворца вкрадчивый и шепелявый, как у старого развратника, пытающегося обольстить молоденькую девицу.
От всего этого ей было ужасно противно.
— Вот и всё! — закончила Сумико свой рассказ об утреннем происшествии. — Настроение у меня препаршивейшее! Сидела я сидела, подперев голову кулаками, и надумала поехать к тебе. Вот как я оказалась здесь.
Сумико со своей школьной подругой Норико Татиси сидели на диване. Махонькая комнатка с дощатым полом, тонувшая в полумраке, служила Норико мастерской. Всюду были в беспорядке разбросаны кисти, тюбики с красками, палитры, холсты. На всём лежал слой пыли. Посреди комнаты стояли два маленьких потёртых дивана. Никакой другой мебели здесь не было.
— Как я тебе завидую! Занимаешься любимым делом! — восторженно проговорила Сумико, оглядев мастерскую.
— Есть чему… — возразила Норико.
У неё был низкий, чуть скрипучий голос.
— Скажешь тоже!.. Да моя жизнь по сравнению с твоей — бессмысленнейшая трата времени!.. Как же не завидовать?..
— Тогда разводись, — холодно отрубила Норико.
— Думаешь, это просто? А как я жить буду?
— Заведёшь любовника…
— Глупости. Сил нет. Я и так измоталась. То уборка, то стирка, то за покупками… Куда мне!..
Женщины любят, встретившись со старыми подругами, похвастаться мужем или представить свою семейную жизнь в несколько приукрашенном виде. Водился такой грешок и за Сумико. Но теперь, с Норико, она, наоборот, впала в другую крайность: без конца жаловалась. Впрочем, и тут она каждым своим словом подчёркивала, что вот она, Сумико, замужем, а сухопарая очкастая Норико до сих пор сидит в девках. Она даже заключила свои жалобы такими словами:
— Ох, Норико, не выходи замуж за первого встречного. Не повторяй моих ошибок!
Мужчинам иной раз и невдомёк, какая пропасть лежит между словами и мыслями женщины. Но Норико была женщиной. От этих слов её передёрнуло.
— Гм! — хмыкнула она и спросила: — Кофе пить будешь?
Сумико кивнула. Норико лёгким пинком открыла дверь и вышла.
— Дац-тян! Когда же ты пришёл? — удивилась она, войдя в столовую.
Молодой парень в клетчатой рубашке с насмешливым, даже несколько нагловатым лицом, наклонившись, собирал на столе телевизор.
— Нет, ты подумай, какая мерзавка! — с досадой сказала Норико, ставя на поднос чашки, сахарницу и кладя чайную ложку.
— Надо, сестрёнка, меня слушать. Я же говорю: ставить на лошадей третьего и шестого заезда — верный проигрыш! А ты не веришь…
Парень этот был кузен Норико — Тацухико. — Я не о лошади, а о моей гостье.
— А-а!.. Она, кажется, смазливенькая…
— Когда это ты успел её разглядеть?
— В том-то и дело, что не успел. А вот голос расслышал. Не познакомишь?..
— Нет. Она замужняя, — нахмурившись, сказала Норико и вдруг передумала. — Хотя постой…; Познакомлю, так и быть… Она сегодня повздорила с мужем и, вероятно, рада будет развлечься… Впрочем, не знаю, может, ты не в её вкусе.
Норико явно старалась подзадорить братца. Вообще она не любила таких вещей, но сейчас она разозлилась на Сумико и хотела ей чем-то отплатить.
Тацухико очень удивился. Обычно сестра всегда держалась чопорно — настоящая старая дева. И вдруг такое. Он не сдержал улыбки.
Сумико выпила кофе, поблагодарила и поднялась из-за стола. Норико как бы невзначай сказала:
— У меня в гостях кузен, он может тебя довезти. Правда, у него не машина, а старая развалина.
— Ну, какой ему интерес со мной! Я для него слишком стара.
Женщины вышли на улицу. Сумико увидела перед домом старую помятую малолитражку отечественного производства. Юноша в клетчатой рубашке услужливо открыл дверцу. Вся она была разрисована белыми черепами. Увидев это, Сумико ужаснулась — машина непременно привлечёт внимание прохожих, — но отступать было поздно.
— Это жестоко — навязывать вам старуху вроде меня, — проговорила Сумико.
Юноша, широко улыбаясь, ждал. Сумико села, и дверца за ней захлопнулась.
— Я слышал, оку-сан, вы повздорили с мужем.
— Что ещё вы обо мне знаете?
Парень ухмыльнулся и нажал на стартёр. Машина тронулась с места.
Как Сумико и предполагала, все прохожие останавливались и провожали машину глазами.
— Извините, оку-сан, но ваш супруг — профан!
— Что?!
— Настоящие мужчины не ссорятся с жёнами. Только профаны. Они не знают механики супружества.
Под словом «механика» Сумико почему-то поняла нечто связанное с сексом и густо покраснела.
— У меня с женой никогда не будет ссор, — хвастливо продолжал Тацухико.
Он ухарски правил одной рукой, а другой отчаянно жестикулировал.
— Мужчины скрывают от жён свои интрижки. Это ошибка. Я, наоборот, буду постоянно рассказывать жене про свои романы. Сначала она будет расстраиваться, потом постепенно привыкнет. Сочтёт меня просто хвастуном. Жены любят видеть в своих мужьях дураков…
— Вот уж неправда!
— … Привыкнет — И вот тут-то я и развернусь. Дам жизни. Буду изменять направо и налево!
— Но ведь это нечестно!
