Живущий

навестить, я не мог заставить себя посмотреть на него — не от обиды, а потому что стыдился встретиться взглядом со своим отражением. И когда Эф, примирительно и почти ласково, вновь предложил мне выбрать себе третьего питомца по вкусу («Тебе, кажется, нравится этот жук-олень»?), я сам ужаснулся, услышав, как отвечаю:

— Я хотел бы термита.

— Ты разве не понял, — монотонно загудел Эф, — термиты — это социальные насекомые, тебе стоило бы взять шефство над…

— Термит, — сказал я. — Только не солдат. Я хотел бы термита из другой касты.

Мне дали «нимфу» — изящную некрупную особь, отдаленно напоминавшую крылатого муравья. Ее крылья походили на тонкие лепестки фантастической полупрозрачной ромашки. В отличие от солдата она обладала полом (энтомолог, правда, не захотел сказать мне, каким, но я был уверен, что она девочка) и зрением. Первые три часа она жизнерадостно порхала по контейнеру, потом уселась на стенку и отгрызла себе оба крыла. Упавшие на дно контейнера, они перестали казаться серебристыми лепестками, потускнели и стали похожи на шелуху. Ее бескрылое тело напоминало тело того солдата, только без жвал и брони. Она отказалась от пищи, у меня появилось плохое предчувствие, а Крэкер сказал, что в термитнике таких нимф, как и воинов, тоже кормят переваренной целлюлозой рабочие особи. Но я старался убедить себя и его, что на этот раз все обойдется. Я повторял: раз жвала не заслоняют ей рот, ничто, кроме упрямства и лени, не мешает ей принимать пищу. Проголодается — будет есть… Она перестала жить через пять дней от голода, среди целлюлозы, как и ее предшественник-воин.

Убирая труп из контейнера, энтомолог сказал мне, что нимфы не могут питаться сами, потому что у них в кишечнике нет простейших Trichonympha Campanula, Leidyopsis Sphaerica, Trichomonas и Streblomastix Strix. Без их помощи термит не способен переваривать пищу. Эти простейшие живут только в кишечниках рабочих термитов.

— Ну что, уяснил наконец? — спросил Эф, глядя на опустевший контейнер.

— Да, — сказал я. — Уяснил. Я хотел бы рабочую особь….

Они умирали один за другим. Они умирали, я плакал над ними и требовал новых. Исправляемые (все, кроме Крэкера, он один понимал) смотрели на моих термитов как на мучеников, а на меня — как на ма— ньяка-убийцу. Энтомолог вообще перестал со мной разговаривать. Психолог проверял мою реакцию на ПВА через день (результат отрицательный). Администрация дома направляла официальные жалобы в ПСП и просила отстранить Эфа от обязанностей наблюдателя (ответ: «отклонить»). Ничто не менялось. Термит умирал, я просил нового, и Эф заставлял руководство удовлетворить мою просьбу. Почему? Он был такой же упрямый, как я. Он хотел, чтобы я первым сломался.

Вне термитника они не выживали.

У меня был рабочий термит, который в первый же день покрыл изнутри пластиковые стенки контейнера чем-то вроде цемента, — это вещество он, кажется, выделял из кишечника. Покончив со стенами, он заделал и воздухопроницаемый потолок. Он перестал жить из-за отсутствия кислорода.

У меня был рабочий термит, который построил в контейнере странную тонкую трубку, ведущую от дна к потолку, и замуровал себя в ней.

У меня был рабочий термит, который сначала хорошо кушал, а потом яростно, два дня кряду, пытался прогрызть свой контейнер, повредил кожицу и умер от ран.

У меня был рабочий термит, который сначала хорошо кушал, а потом перестал и умер, кажется, от тоски.

У меня был рабочий термит, который сбежал во время кормления и умер от света — его нашли неживым на полу у входа в термитный отсек.

У меня был рабочий термит, который умер по неизвестным причинам, мгновенно.

У меня был рабочий термит, который умер по неизвестным причинам, сначала долго промучившись.

Они умирали, но со временем я стал добиваться от некоторых из них чуть более продолжительной жизни. Двенадцать дней. Восемнадцать. Двадцать четыре. Месяц и один день. Месяц и два дня….

— …Сунь бумажку в контейнер, — проворковал я. — Если не хочешь, как Сын Мясника, попасть в одиночку.

— …Отдать мою схему термиту? Тогда я должен сначала переварить ее, что ли? — хохотнул Крэкер. — А то он подавится и помрет. Твои термиты не могут же жрать нормально!

— Дурак! — Я обиделся. — У меня давно уже только рабочие особи. Они прекрасно едят. А этот, — я легонько постучал пальцем по стенке контейнера, — этот, если и перестанет жить, то от старости.

Термит, который был моим тогдашним питомцем, побил все рекорды. Невзрачный рабочий, он жил в контейнере уже почти что полгода. Поначалу — как и многие его предшественники — он затосковал. Но уже через пару недель нашел себе дело. Из песка, древесных щепочек, слюны и фекалий он принялся возводить что-то вроде колонны. Покончив с этим, он надстроил поверх колонны (она доходила примерно до середины контейнера) словно бы часть косого дворцового свода, которая была похожа на фрагмент архитектуры термитника и, насколько я понял, в его фантазии являлась неким дистанционным дополнением к родному замку. По крайней мере, этот шершавый дырчатый свод наискось делил контейнер и был наклонен в сторону термитника. Верхушка свода упиралась в стенку контейнера таким образом, что от нее через Доступную Террасу можно было провести идеальную линию-дугу к куполу термитника. Если бы у термита была возможность продолжить свою работу, он бы так и поступил…. Закончив свод, он снова погрузился было в уныние — однако я догадался, как его подбодрить. Я просто слегка повернул контейнер против часовой стрелки, так, чтобы выстроенная моим питомцем часть свода оказалась устремлена не к термитнику, а мимо него. Он с готовностью принялся разрушать созданное и мастерить новый свод, направленный в единственно верном для него направлении… Так он и жил у меня, счастливо, месяц за месяцем, бесконечно выстраивая, разрушая и восстанавливая свой фрагмент замка.

У термита был отменный аппетит: я не сомневался, что Крэкерову бумажку он сожрет минут за пятнадцать, в крайнем случае, измельчит и пустит в дело, на строительство. Но Крэкер заупрямился.

— Тут важная информация, — пробормотал он. — …Лучше я спрячу… в надежное место… в тайник…

Тайник. Я уже говорил, что Крэкер повсюду устраивал тайники. Прятал свои записки даже в террариумах с питомцами: совал свои трубочки в рассохшуюся древесину, закапывал во влажный песок… Конечно, это было запрещено. Это было против всех правил. Он считал, что его не трогают потому, что он так ловко умеет устраивать тайники… Но я понимал: если они захотят найти, то найдут. Крэкера все еще не посадили, как Сына Мясника, в исправительную камеру в Спецкорпусе по од— ной-единственной причине: из уважения к его прежним заслугам. Все— таки он создал социо. Негоже запирать создателя социо в стеклянной колбе, как бесполого слепого термита.

И все же Крэкер балансировал на грани: его преступление было слишком серьезным. То, первое преступление, первородный грех, из-за которого он и угодил когда-то в исправительный Дом. Ведь он пытался уничтожить результаты своей работы. Через год после Рождества он начал писать месседж Франкенштейна — программу-вирус, которая должна был деинсталлировать социо и погубить младенца-Живущего.

Это послание начиналось словами: «Мое чудовище должно умереть». Сжеч, сисадмины социо вовремя отследили источник потенциальной угрозы с IP-адреса Крэкера. Собственно, тогда у него еще был другой ник, Основатель. Но после вынесения приговора — пожизненное тюремное заключение — ему присвоили новое социо- имя.

Потом, спустя сотню лет, когда тюрем не стало, Крэкера перевели в исправительный Дом.

Он был упрям. Он был плохим исправляемым. После каждой паузы его КПУ возрастал, но это его не смущало. Он балансировал на грани. Он всем говорил, что Сын Мясника не виновен в своих преступлениях.

И та его схемка… Помню, когда я увидел, где именно он решил ее спрятать, то подумал — на этот раз его точно возьмут. К несчастью, я оказался прав. Его преступление было слишком серьезным. Ему не стоило рисковать и усугублять ситуацию. Ему следовало работать над уменьшением