— Нет у меня сдачи, — говорит двоюродный дедушка, пряча деньги в карман.
Он выгребает из ящика стола ароматические палочки и свечи, зажигает их и расставляет вдоль стен. Он закрывает окно и задергивает зеленую штору.
— Жди здесь. Пойду переоденусь перед сеансом. А ты пока вдыхай запах курений и настраивайся на позитив.
Он удаляется на второй этаж по скрипящей гнилой лестнице. Воздух стремительно пропитывается едким цветочным дымом. С недолеченной пневмонией дышать таким воздухом трудно. Я прохаживаюсь по комнате. Я читаю заголовки старых газет, на которых разложена клюква. Хочется кашлять.
— Все болезни от духов, — сообщает мне сверху черная деревянная голова с кривым ртом и кожаной бахромой над ушами.
Он спускается вниз — в расписном синем кафтане, в кожаных сапогах с меховой оторочкой и в этой ужасающей маске. У него в руках красный бубен. В просвете между оторочкой сапог и расшитым низом кафтана виднеются адидасовские штаны.
— Что есть порча? — Он ударяет в бубен и грузно подпрыгивает. — Порча есть проклятие духов. Снять порчу значит прогнать злых духов. — Он снова подпрыгивает. — Уыамм-уыамм-уыамм!..
Он бьет в бубен, пляшет и прыгает вокруг меня как макака.
— …Из небесных стран, и с шести сторон Земли, и из подземной страны призываю вас в мой магический бубен, о духи предков! О, вы прибыли, вы уже в бубне! Уыамм-уыамм!..
Я кашляю.
— Пожалейте это больное дитя! Поднимите меня над землей! Уыамм! О, я уже парю над землей, мне видна полноводная река Вирма с высоты в сотню верст! Уыамм!
— Река Вирма, — говорю я ему, откашлявшись, — с высоты в сотню верст должна быть похожа на волосинку. Если можно, прекратите ваш цирк. И снимите с лица маску гоблина.
Он снимает маску. Кладет ее со стуком на стол, роется в кармане штанов, вынимает полторы тысячи, кладет рядом с маской.
— Я узнал тебя. Зачем ты пришла?
— Уже не важно. Я хотела прийти к нойду, а пришла к клоуну.
— Моя мать была нойдом, а отец клоуном. Я умею быть и тем, и другим. Но клоуном проще.
— Я пришла к нойду.
— Ты говоришь как сорокалетняя. Духи предков дали тебе мудрость и злость.
Он прикрывает свои сухие желтые веки и подносит руку к моему животу. Он замирает и слушает, точно я на сносях, а он акушер-гинеколог, заметивший, что плод перестал шевелиться.
— Когда я видел тебя в прошлый раз, тебе было три года, у тебя внутри сидел равк. Теперь его нет. Это странно. Куда он делся?
— Я хотела, чтобы вы мне это объяснили.
Он гасит ароматические палочки и свечи, открывает окно, стягивает с себя сапоги и расшитый кафтан и снова остается в адидасовском спортивном костюме. Он закуривает. Он садится рядом со мной и говорит:
— У тебя во взгляде вода. И тут, ниже… — он указывает рукой на мое горло и грудь, — я чувствую стоялую воду. Ты тонула?
— Да.
— Ты была без сознания?
— Да.
— Ты почти умерла.
— Я почти умерла, — повторяю я за ним следом, точно читаю молитву.
— Но тебя кто-то спас.
— Меня кто-то спас.
— И кто же?
— Йеманд Фрэмд, — говорю я. — Некто неизвестный. Некто чужой.
— Как он спас тебя?
— Он вынул меня из воды, сделал массаж сердца и искусственное дыхание рот в рот. А потом применил метод Геймлиха.
— Резко надавил вот тут? — Он указывает на мое солнечное сплетение.
— Да.
Он прикрывает глаза. Затягивается так глубоко, что прогорает сразу полсигареты.
— Из человека можно выпустить его духа. Или выгнать, — медленно говорит мне Данилов и только после этого выпускает к потолку столбик серого дыма. — Обычно это пытается сделать священник или шаман. — Данилов кидает окурок в консервную банку с бурой жижей на дне и сразу же закуривает другую. — Им редко удается. Особенно с первого раза. Особенно если дух вошел в тело человека с рождения… Мало кому под силу выгнать духа одним ударом.
— И все же кому?
— Теоретически, такое под силу оборотню… Не смотри на меня так. Оборотень — это необязательно тот, кто в полнолуние превращается в волка. Оборотень — это то г, в ком есть сила двоих. Два полюса, плюс и минус. Как у электрической батарейки. Кто он такой, этот Йеманд, который спас тебя, когда ты тонула? Он говорил тебе что-то?
…Он говорил, а я слушала. И вдыхала гнилой аромат его лилий. И чувствовала, что внутри меня пусто.
Он говорил, они совершенно неотличимы. Эрик и Эрвин. Их тела умеют повторять движения друг друга, их сердца бьются в одинаковом ритме, они вдыхают и выдыхают воздух одновременно. Он сказал, они знают мысли друг друга, им снятся общие сны.
Он говорил, что они с братом агенты. Они работают на разных людей, в том числе на Клауса Йегера. Он говорил, что «Первый отряд» — это послание и что теперь, благодаря мне, они нашли отправителя.
И он назвал мне их общее имя. Их кодовое имя.
Их звали Оборотень. Я спросила его:
— «Надежда». Интернат «Надежда». Дети со счастливыми лицами. Их действительно убил Клаус Йегер?
Он сказал:
— Клаус Йегер, да. Но чужими руками. Договор об испытании препарата РА подписал Михаил Подбельский.
— И он знал?…
— Знал.
— Я не верю.
— Так воспользуйся своим даром.
— У меня больше нет дара.
— Неужели?
— Да.
Он взглянул через больничное одеяло, через кожу и мышцы прямо в середину меня. Чуть выше пупка. Туда, где сходятся ребра.
— Это значит, тебе больше не больно?
