– Вы не понимаете, – рот Мальчика некрасиво, нелепо скривился, а подбородок мелко задрожал. – Она исчезла!
Мальчик заплакал, совсем по-детски – зажмурившись, тоненько сипя и как бы улыбаясь.
– Кто – она? – без всякого любопытства поинтересовался Тот.
– Спящая. – Мальчик вытер глаза рукавом. – Спящая. Спящая. Ее нету в кроватке. Она исчезла.
Теперь он плакал уже по-взрослому: со стоном, через силу, с застывшим лицом.
– Ну почему же исчезла? – Тот посмотрел на Мальчика с сочувствием и легкой насмешкой. – Я прекрасно знаю, где она.
– Где? Где?
– Да не волнуйся ты так, Ванюша. Просто она теперь в Яви.
Мальчик перестал плакать; он молча стоял у накрытого стола и часто, громко, с влажным сопением втягивал в себя воздух.
– Она в Яви, – повторил Тот. – И ты тоже иди туда.
– Я боюсь, что у меня не получится…
– Получится. У тебя все получится, Иван. Ну, не трусь. Давай, сделай, как мы тебя учили. Закрой глаза…
Мальчик послушно закрыл глаза, и мокрые от слез ресницы сразу прижались, намертво прилипли друг к другу.
– Пройди через чащу… Выйди из леса… Осторожно, не открывая глаз, переплыви реку… А теперь – уходи… Отправляйся в то место, откуда мы тебя взяли…
С трудом выбравшись из-под груды ржавых железок и сырых досок, Мальчик поднялся на ноги; опасливо покосился на сваленных в углу русалок и гномов, пластиковых и деревянных, покрытых растрескавшейся пыльной краской; задрав голову, взглянул на пластмассовые красные кресла, висящие неподвижно на железном тросе, – и вышел из Пещеры на улицу.
Сырой, пронзительно-холодный мартовский воздух так стремительно ворвался в легкие, что у Мальчика на секунду перехватило дыхание.
Он поежился от ветра, негромко кашлянул и плотнее запахнул рубашку. Ветер был отвратительный. Довольно слабый, но при этом какой-то шуршащий, рассыпчатый и приставучий; Мальчику показалось, что десятки невидимых, трясущихся, ледяных пальчиков быстро и суетливо прикасаются к нему, щекочут спину и грудь, завораживают этой щекоткой. Приковывают его к месту, мешают ему двигаться, не позволяют идти.
Мальчик задрожал и прикрыл глаза, чувствуя, что ему нестерпимо, до слез хочется вернуться обратно – в родную, туманную, хвойно-ароматную Навь. Одно маленькое усилие – и он снова окажется там, у реки. И войдет в теплую, хрустящую чащу. И побежит по знакомой тропинке. И… нетушки. Нет. Мальчик отрицательно помотал головой – отказывая самому себе, стряхивая трусливое наваждение, – и двинулся вперед.
Уже отойдя от Пещеры метров на десять, он вдруг остановился – с мучительным ощущением, что забыл сделать что-то очень важное, причем забыл давно, много лет назад: и вот теперь, именно теперь это забытое необходимо вспомнить и выполнить. Мальчик медленно вернулся к Пещере и, сам не зная зачем, стал огибать ее справа, поскальзываясь на весеннем льду, хватаясь руками за холодную, шершавую стену и все вспоминая, вспоминая, вспоминая что-то – пока стена сама вдруг не показала ему то, что он искал.
Две цифры – три и девять, через дробь, – были нарисованы на этой стене синей краской. Номер дома. Когда-то давно, ужасно давно, в прошлой жизни, он хотел посмотреть номер этого дома.
– Тридевятых, – прошептал Мальчик, завороженно глядя на цифры. – Вот оно где, Тридевятых…
Чудо-град был безлюдным, белоснежным. Неподвижные махины аттракционов блестели от инея и льда. Они походили на гигантские деформированные скелеты – скелеты, лежащие на дне пересохшего водоема; скелеты, покрытые солью мертвого моря. Скелеты древнейших, фантастических животных, окоченевших здесь много веков назад…
Мальчик подошел к самому большому из них и остановился, припоминая. Ну да, конечно… Глупая, ленивая, неповоротливая, скрипучая черепаха. Колесо Обозрения, всегда вертевшееся так медленно, что сводило скулы от скуки.
Мальчик забрался в обледеневшую кабинку и уселся на скользкое, холодное сиденье. Потом вытянул вверх тонкую, бледную, покрытую пупырышками гусиной кожи руку и тихо заговорил:
– Два брата камень секут, две сестры в окошко глядят, две свекрови в окошках сидят, кровь в жилах стоит. Ты, свекор, воротись, а ты, колесо, вертись…Ты, сестра, отворись, а ты, колесо, вертись…
Колесо едва заметно шевельнулось, вздрогнуло.
– …Ты, брат, смирись, а ты, колесо, вертись. Ты, кровь, отопрись, а ты, колесо, вертись…
С громким скрипом, с воем, с протяжным, болезненным стоном разбуженного мертвеца колесо покачнулось и тронулось. Поползло, заунывно поскуливая, по кругу.
– …Ты, сестра, отворись, а ты, колесо, вертись… Брат бежит, сестра кричит, свекор ворчит…
Колесо разгонялось, быстро набирало обороты. Мальчик закрыл глаза и высунул обе руки из кабинки – кончиками пальцев ощупывая плотный, точно из ваты, встречный ветер, кожей ладоней пытаясь понять, уловить, почувствовать верное направление. Узнать, где искать Спящую…
Через минуту Колесо стало вертеться мягко, бесшумно, и с такой бешеной скоростью, что ни Мальчика, сидящего в кабинке, ни самой кабинки было уже не видно: все растворилось в полупрозрачном, из тонких расплывчатых нитей сплетенном верчении.
Когда, спустя четверть часа, Колесо остановилось, Мальчика в кабинке не было.
Охранник интерната спал на посту под веселое воркование включенного на полную громкость телевизора. Мальчик быстро взбежал на второй этаж, вздымая столбы пыли над давно нехожеными ступеньками, и толкнул нужную дверь.
В палате царила тишина. Скрюченные дети спали в своих неудобных постелях с железными решетками. Женщина в белом халате клевала носом, сидя на стуле.
Мальчик подошел к кроватке Спящей, вцепился руками в железные прутья – так сильно, что побелели костяшки пальцев, – и долго, жадно, испуганно смотрел на ее красивое худое лицо.
А потом наклонился и поцеловал ее в губы.
Спящая вздрогнула и открыла глаза. Они были огромными, лучистыми, зеленовато-карими; они смотрели слегка удивленно.
– Я долго спала? – спросила Спящая.
– Очень долго, – ответил Мальчик и вдруг заметил, что на других постелях неподвижные до сих пор дети тоже зашевелились, заерзали, замычали.
Он наклонился над Спящей и стал целовать ее снова. Теперь уже не для того, чтобы разбудить, – просто ему очень хотелось…
– А-а-а! – заголосила вдруг у него прямо над ухом женщина в белом халате, та самая, что спала сидя.
Потом она вцепилась Мальчику в плечо, стараясь, видимо, оттащить его от кровати Спящей, и дурным голосом стала орать:
– Петр Алексееви-и-ич! Говорила же я-я-я! Петр Алексееви-и-ич! Людмила Константинов-на-а-а! Идите скорее сюда-а-а! Вы только полюбуйтесь! Я же говорила, что нельзя держать вместе, – женщина сделала паузу, чтобы набрать в легкие побольше воздуху, – подростков разных поло-о-ов! Посмотрите теперь, что они вытво-ряю-ю-ют! Господи-и-и, под суд все пойде-е-ем!
Людмила Константиновна, старшая медсестра, появилась наконец на пороге.
– Что вы орете, как сумасшедшая? – прошепелявила она, и от этого голоса Мальчик вздрогнул.
– Он… Он к ней приставал… Они… подростки разных полов… – залопотала было женщина, указывая на Мальчика пальцем, но потом растерянно умолкла, потому что совершенно не знала, как понимать реакцию старшей медсестры на случившееся.
Людмила Константиновна оставалась абсолютно спокойной. Ее маленькие поросячьи глазки смотрели слегка насмешливо. Какое-то время она молчала, потом спросила:
– А вы?
– Что – я?..
