Сразу из ресторана «Лёд» я сиганул на Старую площадь, заехал под «кирпич», бросил бээмвэшник точно под знаком «Остановка запрещена», дополненным табличкой с изображением эвакуатора, и, широко шагая, направился к дверям мажористого особняка, бездарно обряженного в гранитную юбку. Пройдя два уровня «кордонов», я поднялся на «гламурном» лифте на четвертый, последний этаж и двинулся по скрипучему паркету к массивным дверям с золотой табличкой «Дирекция».
По пути мне встретилась Дарья Донцова.
Рафаэль:
– Пишете?
Донцова:
– Пишу.
Рафаэль:
– Ну-ну...
В узкой приемной г. Миронова окончательно постаревший Геннадий Хазанов и обласканный каннскими призами режиссер Павел Лунгин («Такси-блюз», «Остров», «Олигарх», «Царь»...) непримиримо спорили вполголоса, не стесняясь в «х», «п» и «б». Еще пару актеришек и администраторов глазели от нечего делать в телек на стене, где пузырился дешевыми понтами 16-й канал. Иностранец в отличном костюме и бодром настроении за неимением свободного кресла торчал у окна. Оттуда ему открывался вид на облезлое дерево и сраный дворик, забитый тачками от ста тысяч долларов с блатными пропусками за лобовым стеклом (у этого окна в свое время я сам провел не один час).
Рафаэль:
– Всем здрасьте! How are you?
(Как вы? – англ.)
Наши только посмотрели на меня брезгливо, как на конченого лузера, зато чужестранец, еще не привыкший к здешней культуре общения, изобразил самый что ни на есть приятельский зубоскал:
– I’m fine, thanks!
(Я отлично, спасибо! – англ.)
Какой милашка! Он даже не знает, что в нашей стране к людям, у которых все «I’m fine», питают стойкое отвращение. И что при встрече у нас принято жаловаться на болезни и неурядицы и этим вызывать к себе глубокую симпатию и уважение.
Я разместил половинку своей ягодицы на краешке стола секретарши Аллы (Xw/33/4– – почти симпатяшка) и, горестно выдохнув перегаром, продекламировал ей с драматичной патетикой:
–
Алла с гадливостью отклонилась от моего амбре, не изменив при этом грациозного положения спины, и покосилась на прочих посетителей:
– Слезьте со стола, молодой человек! Немедленно!
Я, не меняя позы, извлек из кармана две лакомых бумажки – билеты на «Золотой граммофон» – и положил ей на клавиатуру:
– Третий ряд, середина...
– Боже, Рафаэльчик! – всплеснула она руками. – Как тебе это удалось?
– Аллюсик, мое слово – железобетон! Если б ты была ко мне более благосклонна, я определил бы тебя в жюри «Граммофона»! Кстати, если тебе не с кем будет пойти – мою мобилу ты знаешь...
Я погладил женщину по руке – ее всегда сладко конфузили мои тактильные комплименты.
– От тебя дождешься! – перешла на шепоток Алла, отгородив сей приватный разговор от прочих журналом «Семь дней» с отфотошопленной Ксенией Собчак на обложке. – Я уже слетала с тобой в ЮАР, съездила на Байкал и в аквапарке классно поплавала... Хотя бы разок в ресторане покормил, обещалкин! Кстати, спасибо за духи – умереть не встать!
Аллюсик жила с никудышным киношником – они любили друг друга гражданским браком, – мечтала о нормальной семье, детях и мужчине-могиканине с обветренным лицом, но вокруг роились только такие алконавты-авантюрюги, как я, да и то лишь тогда, когда им что-нибудь от нее было надо. Случалось, правда, к ней приставал в сильном подпитии и непосредственный шеф – впрочем, он, как порядочный человек, ограничивался kissing и petting.
Рафаэль:
– Не за что, my love! Я исправлюсь – клянусь мамой Миронова! Кстати, ты сегодня просто ошеломиссимо!..
У себя? Алла:
– Да. Ждет тебя, два раза спрашивал.
Рафаэль:
– Как он? Алла:
– Рвет и мечет. Доложить?..
Могущественный Миронов позвонил мне еще до встречи с Хабаровым и потребовал в грубой, я бы даже сказал, извращенной форме, чтобы я «бросил все к чертям» и немедленно приезжал. Я не решился по телефону выяснять причину и лишь «сделал под козырек»...
Алла сообщила по переговорному устройству о моем прибытии. Почти сразу из кабинета директора 16-го канала выскочила какая-то потная бегемотиха, а за ней последовал взбешенный, весь на пальцах, Дмитрий Нагиев, покрытый толстой коркой дорогостоящего загара. Он вежливо прикрыл внутреннюю дверь, но внешней поспешил публично бабахнуть...
– У меня три беды, – констатировал мне весь на нервах г. Миронов вместо приветствия и рукопожатия. – Сын-наркоман, гиподинамия и ты... Я НЕ РАЗРЕШАЛ ТЕБЕ САДИТЬСЯ!
Его острые свиные глазки впились мне в лицо лазерными прицелами, а из-за его спины меня отсканировал проницательным взглядом президент страны с красочного политического плаката:
– Что-то случилось, Сергей Львович?
В отличие от приемной, в этом огромном, как павильон «Мосфильма», кабинетище, казалось, можно разместить декорации для съемок целого блокбастера. Сказанное здесь слово звонко скакало по стенам и потолку с лепниной, размножалось эхом, преломлялось в чужие загробные голоса и долго еще блуждало по закоулкам, прежде чем сгинуть в катакомбах прошлого. Вот для чего понадобились двойные двери на входе...
– Сам не догадываешься? А я ведь тебя предупреждал, Белозёров!
Миронов положил на стол руку, в которой оказался странный короткоствольный пистолет, направленный мне в грудь. Отлично! Второй раз за сегодняшний день мне угрожают смертушкой! Эх, несладка доля московского бизнесмена! Интересно, какой из моих бесчисленных грешков попался на глаза этому беспредельщику эфирных пространств?
– Вы меня, Сергей Львович, на гоп-стоп не берите! Я перед Вами чист, как слеза «Абсолюта»!.. Это газовый?
Его смутили моя невозмутимость и мое нахальство.
Миронов:
– Это, между прочим, «Носорог», боевой бесшумный пистолет спецподразделений!
Мимические складки его лица ожесточились, на лбу и щеках выступили красные пятна. Президент России, казалось, тоже презрительно хмурился в мою ущербную сторону.
– Спецподразделений? – усомнился я. – Что-то не похож!
В этот момент в кабинет заглянул Павел Лунгин:
– Сережа, я, конечно, все понимаю...
Он заметил оружие в руке хозяина обстановки и попятился назад:
– Tout est bon! Все хорошо! Я в другой раз зайду...
