оставила.
Я приблизился к соседке и сурово посмотрел ей в глаза. Она даже испугалась.
— Она ничего не просила мне передать?
— Нет. Честное слово! Я заплакал.
27
Она спит. Спит глубоко. Лежит поперек кровати. Разметалась во сне, будто ребенок. Одеяло съехало в сторону. На ней моя белая спортивная майка, едва прикрывающая бедра. Ночной свет изумрудным лучом проникает сквозь единственную щель в наглухо закрытой жалюзи и высвечивает в темноте часть ее лица.
Поздно ночью меня вызвали на работу. Пожар на одном из складов в Подмосковье, где хранился мой товар. Пожарники все быстро потушили, не позволили огню проникнуть в основные помещения, но содержимое моих транспортных поддонов, на которых штабелем стояли коробки с бытовой техникой, было безвозвратно испорчено — все покрылось липкой зловонной гарью. Мне сразу вспомнилась прачечная… К счастью, убыток сравнительно небольшой. Быстро выяснив все обстоятельства дела и размер ущерба, я спешу обратно. И вот я уже опять в спальне, где несколько часов назад оставил Веру.
На прикроватной тумбочке фужер с недопитым коктейлем. Тем самым коктейлем, которым я угощал возлюбленную в тот день, когда впервые заманил ее в свое холостяцкое логово. С тех пор она не может жить без этого чудотворного эликсира. Выпивает за вечер два-три бокала. Я уже подумываю о том, чтобы наладить производство этого напитка.
Сегодня из-за Веры я опять не попал в спортивный клуб. Черт, тренер меня проклянет! Мне уже и звонить ему стыдно. «Надо ему что-нибудь подарить к празднику!» — соображаю я.
Спать не хочется.
Я разглядываю лицо Веры. Медленно, подробно. Останавливаю взгляд на губах, которые так люблю вылизывать, всасывать, особенно нижнюю губу, и вдруг отвлекаюсь на участок шеи с ярко выраженной линией вены. Ох, как я понимаю вампиров! С каким жаром я сейчас впился бы зубами, впиявился в этот кровеносный сосудик…
Загадочная тишина. В этой таинственной обстановке кисельной черноты, в этой гипертрофированной атмосфере теней и полутонов она мне видится во сто раз прекрасней, чем есть на самом деле.
Спящая красавица.
Вера переворачивается на бок. Будто в насмешку, она выставила свою попку. Такую призывно оттопыренную, доступную. Бери — не хочу. А ведь я не в состоянии равнодушно смотреть на эту ее часть тела. Я разглядываю ее, едва прикрытую майкой, вижу малиновый кусочек промежности между пухлых ляжек, и внутри меня уже взметается кровожадное пламя.
Затаив дыхание, я протягиваю руку и медленно сдвигаю ее майку на спину. Моему алчному взору предстают ее поджарые ягодицы. На одной из них вижу четкие отпечатки зубов. И это последнее, что я вижу в здравом рассудке…
В прошлый раз при помощи наручников, приобретенных в специальном магазине, я распял Веру на кровати и более часа наслаждался ее мнимой беспомощностью. Со мной происходило что-то невероятное. Я так распалился, что нечаянно укусил ее за ягодицу. Она дико взвизгнула, обиделась и потребовала немедленно освободить ее от пут. Ну ничего. Это ей за то, что она неделей раньше исцарапала мне всю спину.
… Я переворачиваю Веру на живот, раздвигаю ее ноги и, изловчившись, прохожусь влажным языком по ее безмятежно сомкнутой плоти. Вера что-то сквозь сон бормочет. Не позволяя ей опомниться, я оказываюсь сверху и медленно вхожу в тугую, еще не успевшую намокнуть норку. Она приподнимает бедра, чтобы было удобнее…
28
Сегодняшний день.
В душе мерзкая отвратительная немота.
Я плетусь вдоль дороги к метро и машинально разглядываю людей: их поношенные лица, их сгорбленные спины, их спешащие ноги. И думаю о том, что эти люди, несмотря ни на что, продолжают жить — дышать, ходить, есть, работать, желать, страдать, ссориться, мириться. Может быть, они пережили в сто крат более ужасные трагедии, чем я, но жизнь им, как ни странно, еще любопытна: они жадными глубокими глотками пьют ее, не зная пресыщения, и никак, никак не могут напиться. Почему им все нипочем? А я уже смертельно устал, ничего не хочу, едва передвигаю ноги и испытываю тоску и скуку от всего того, чем они живут, что их волнует…
Да, я знаю: я не такой, как все. Я изначально родился этаким изгоем. Еще с детства я ненавидел коллектив, а коллектив ненавидел меня, потому что мы с ним были совсем разные. Все, что интересовало моих сверстников, было мне глубоко безразлично, и наоборот.
В детском саду, когда все дети дружно кружили хороводы или играли в мяч, я в стороне задумчиво чертил на песке загадочные знаки, и никто не мог понять, что я делаю, о чем я думаю. Воспитатели бесились и часто мстили мне: то в угол поставят, то обеда лишат. А однажды, когда я залез на крышу беседки и просидел там до вечера, разглядывая небо, пока меня искали три десятка взрослых людей, воспитательница Ирина решила наказать меня по-особому: поставила на стол, при всех сняла с меня штанишки вместе с трусиками и приказала не двигаться, пока не разрешат. Девочки зажмурились от испуга, увидев мой детский писюн. Мне стало ужасно стыдно, и я навсегда запомнил эту сцену…
В школе коллектив почему-то решил, что я ставлю себя значительно выше его. Все идут в кино, а я в лес. Все в лес — я в кино. Сначала они со мной не разговаривали, наивно полагая, что смогут меня этим образумить, заставить уважать и подчиняться, а потом решили побить и выбрали для этого заснеженную школьную горку. Бой был жестокий, неравный. Пол-урока мы барахтались в снегу, но им все-таки не удалось сломить мою волю…
Я всю жизнь был одиноким волком. Я бродил по полям и лесам, избегая встреч с большими стаями себе подобных и задирая всякую мелкую тварь, наслаждался волей, покоем и свободным полетом мысли.
Почему так? Почему я настолько не похож на других людей, будто прибыл из космоса? Может быть, Создатель наделил меня высшим Знанием для выполнения какой-то особой миссии? Тогда в чем эта миссия? И когда наконец я приступлю к ее выполнению?..
Я уже подходил к метро…
29
Когда я оперился, став для всех Александром Владимировичем, я почувствовал в себе педагогическую жилку и попытался взять Вовочку на буксир. Вряд ли из благотворительных побуждений, скорее для собственного развлечения. Из этого, конечно, ничего хорошего не вышло — к тому времени в голове моего школьного товарища произошли уже необратимые изменения. И все-таки было довольно весело. Несколько самых удивительных историй достойны и твоего внимания, мон шер.
Замечательное перевоплощение Вовочки из бича в моего телохранителя было лишь логическим продолжением многолетней многоуровневой постановочной игры, где главный герой, он же лабораторный испытуемый, всегда действовал наугад, никогда не зная, что произойдет с ним в следующую секунду, а автор пьесы, он же Вершитель, он же ваш покорный слуга, часто вмешивался в процесс, неожиданно
