на дальнейшее сотрудничество.
Люди, которые в январе 1998 года доставили бывшую любовницу Клинтона в номер вирджинского отеля, ни за кого себя не выдавали. Они действительно были сотрудниками ФБР. Откупиться от них за деньги Моника Левински не могла.
Тремя днями ранее адвокат девушки Уильям Гинзбург направил в федеральный суд в Техасе ее заявление, в котором она отрицала интимную связь с президентом США. Между тем ФБР уже располагало записью разговора Моники Левински с ее подругой Линдой Трипп. Во время встречи, на которую Линда Трипп пришла со скрытым микрофоном, Моника подтвердила, что была в близких отношениях с президентом, но вынуждена была солгать, чтобы защитить его.
Агенты ФБР сообщили Монике Левински, что располагают исчерпывающими доказательствами ее связи с Клинтоном, и назвали имя подруги, которая эти доказательства предоставила. Как и предполагалось, девушка была шокирована, узнав, что ее предали. Теперь можно было приступать ко второму этапу. «Мы знаем также, что вы солгали в вашем заявлении для суда. Теперь против вас будет начато уголовное дело по обвийению в лжесвидетельстве и воспрепятствовании деятельности правосудия». Моника Левински, у которой, по ее признанию, в этот миг все поплыло перед глазами, услышала и о сроке, грозившем: 26 лет лишения свободы. На тот момент ей было 24 года.
Как рассказывал впоследствии адвокат Гинзбург, если бы Моника Левински позвонила ему из отеля, он сумел бы спасти ее из западни весьма простым способом. Пока заявление Моники не поступило в суд, с юридической точки зрения оно ничего не значило и обвинить ее в лжесвидетельстве было нельзя. Гинзбург прекрасно знал, что за три дня письмо из Вашингтона в Техас не доходит, и мог бы немедленно послать судье телеграмму с просьбой считать заявление Левински недействительным. Как адвокат Левински он имел на это полное право.
Но бывшая стажерка Белого дома была настолько напугана, что лишилась всякой способности мыслить рационально. Как могла она подойти к телефонному аппарату, если проницательные и неумолимые сотрудники ФБР обступили ее со всех сторон, повторяя, что единственное для нее спасение — дать показания следствию?
Даже согласие сотрудничать с ФБР не избавило Монику Левински от парализующего ужаса. Девушку отпустили домой, а дома у нее хранилось злополучное синее платье — единственное вещественное доказательство ее связи с Клинтоном. Если бы она его уничтожила, ее признания Линде Трипп можно было объявить романтическими фантазиями, и «Моникагейт» не получил бы дальнейшего развития. Почему она этого не сделала?
Ее официальный биограф, британский писатель Эндрю Мортон, так объясняет это в своей книге «История Моники»: «Моника и ее мать были слишком запуганы, чтобы куда-то поехать с платьем, выйти с ним из квартиры, даже чтобы просто кому-нибудь позвонить. Они боялись, что их могут арестовать в любую минуту».
Напомню, что мать Моники, Маршу Льюис, тоже вызывали на «собеседования» в ФБР и угрожали ей столь же астрономическим сроком за то, что она давала дочери советы, а значит, помогала ей лжесвидетельствовать.
Эти два примера весьма показательны. В российском варианте гражданин не без оснований предполагает, что формальная законность — это фикция и что люди, облеченные властью, могут и будут действовать совершенно противоправными методами. Пресс-хата, «ласточка», «конвертик», секретный приказ Совета безопасности… Вряд ли в России кому-то покажется абсурдным выражение Василия Аксенова, который, описывая различные составляющие современной российской элиты, включил туда «круги правоохранительные/правонарушительные». От нескольких московских «братков» мне довелось услышать: «Самая крутая группировка — это власть».
С другой стороны, россиянин склонен считать, что власти не беспредельщики, что у них есть какие-то понятия и что с ними можно договориться. По крайней мере, если у тебя есть деньги, поддаваться отчаянию ты не должен. Мой родственник, который занимался бизнесом во Владивостоке, шутил по этому поводу: «У нас действует Уголовный кодекс, только вместо «лет лишения свободы» там надо читать «тысяч условных единиц». (Например, разбой, совершенный организованной группой, наказывается: от 8 до 15 тысяч условных единиц.)
Американский вариант совсем иной. Да, в Лос-Анджелесе полицейские избили дубинками водителя- негра Родни Кинга. Да, в Нью-Йорке пытали с помощью вантуза гаитянина Абнера Луиму. Но колоссальный резонанс вокруг этих дел и огромные компенсации, выплаченные пострадавшим, свидетельствуют, что полицейский бандитизм — скорее исключение, чем правило, в США.
В России бы такие вещи никакой сенсации не вызвали. Подумаешь, невидаль — одному нос сломали, другому в задний проход деревяшку засунули. Известный своей откровенностью судья Мосгорсуда Сергей Пашин признавался: «На судебном заседании я слышу заявления о применении пыток от четырех из пяти обвиняемых». А один из корреспондентов российского Центра содействия реформе уголовного правосудия рассказал о плакате, который висел в кабинете дознавателя: «Задержанный! Ты можешь кричать, плеваться выбитыми зубами, требовать адвоката, показывать кому угодно свои синяки и ушибы! Но тебя в таком виде уже задержали работники милиции».
Американец не считает, что человек в форме — бандит, с которым нужно договариваться. Он считает, что это робот, которого нужно бояться. Американские правоохранительные органы способны, искусно нажимая на клавиши многочисленных законов и предписаний, «оформить» самый незначительный проступок как чудовищное деяние. Фэбээровцам не нужно было избивать Монику Левински или подбрасывать ей в сумочку патроны и героин. Дача ложных показаний — преступление, воспринимаемое в России как мелочь, — в Соединенных Штатах действительно способна повлечь за собой 26 лет тюрьмы. Тот факт, что речь, по сути дела, шла о молодой девушке, не желавшей признать свою любовную связь с женатым мужчиной, в США никого бы не волновал. Принцип машины означает: сделал — получи. Машина неумолима и неподкупна.
Во многих штатах США в последние годы были приняты законы, предусматривающие колоссальные тюремные сроки за любой рецидив, вне зависимости от тяжести преступления. В штате Калифорния любой человек, в третий раз нарушивший закон, получает срок не менее 25 лет. Эта мера получила название «Three strikes — you are out».[41] (Напоминает «четыре сбоку — ваших нет».)
Во время обсуждения законопроекта прокуроры пугали жителей Калифорнии педофилами и серийными убийцами. В действительности на 25 лет и больше стали сажать наркоманов, совершающих (причем неумело) мелкие кражи из универмагов. В одном случае, который попал в газеты, калифорнийский закон о рецидивистах был применен к человеку, уличенному в лсраже батареек для плейера. Так как у него были уже две судимости за воровство, суд дал ему 25 лет. Несмотря на то, что судья прекрасно понимал несуразную жестокость такого приговора, выхода у него не было: отказ применить действующий закон является в США основанием для снятия судьи с должности.
Журналисты спросили у губернатора Калифорнии Пита Вильсона: «Почему в вашем штате за кражу батареек дают 25 лет?»
Губернатор с железным спокойствием ответил: «Он получил 25 лет не за кражу батареек. Он получил 25 лет, так как продемонстрировал, что является закоренелым и неисправимым преступником. А таких мы изолируем от общества».
Жизнь и смерть
На американском аукционе средней руки был продан за четыре тысячи долларов рисунок, изображающий льва с оскаленной пастью. Выражение бесплодного гнева, безысходной ярости легко представить себе на человеческом лице; для зверя эта гримаса необычна. Рыкающий лев на цепи — все еще лев. Только обезьяна, которую дразнят в ее клетке, демонстрирует порой этот злой и бессильный оскал. Лев, ставший обезьяной, — или лев, ставший человеком? Я увидел этот рисунок в журнале и не
