Такая наивная, красивая, она стремилась прикоснуться ко всему, все увидеть и все испробовать. Увы, она была беспомощна перед более взрослыми хитрыми людьми, потому ее однажды и соблазнили отпить из чаши греховных наслаждений.
А к тому времени, как ей исполнилось шестнадцать, она была очень популярна, и кто только на протоке не приглашал ее куда-нибудь прогуляться. Каждый умолял ее оказать ему хоть какое-нибудь внимание. Я видела, как она дразнила и мучила тех из них, кто просто трепетал от ее улыбки, ее смеха, умирал от желания получить хоть какой-то намек на обещание.
Молодые парни старались ей услужить, даже устанавливали очередь, чтобы помочь деду, а он и не пренебрегал возможностью использовать несчастных, это уж точно. Он знал, что парни, батрача на него, надеялись заслужить благосклонность Габриэль, и они действительно помогали Джеку больше, чем собственным отцам. Это было гадко с его стороны, но он меня не слушал.
Как бы то ни было, но месяцев через семь после своего шестнадцатилетия Габриэль однажды вечером пришла ко мне вот в эту комнату. Она сидела как раз там, где сейчас сидишь ты. Едва я посмотрела на нее, я поняла, что мне нет необходимости слушать дочкин рассказ. Видеть ее насквозь было так же легко, как смотреть на мир через оконное стекло. Мое сердце затрепетало, я затаила дыхание.
«Мама, – сказала она, ее голос надламывался, – по-моему, я беременна».
Я закрыла глаза и откинулась на спинку стула. У меня было ощущение, что случилось нечто неизбежное. То, чего я боялась и предвидела, все-таки случилось.
Ты знаешь, мы, католики, не обращаемся к подпольным хирургам и не делаем абортов.
Я спросила ее, кто отец ребенка, но она просто покачала головой и убежала. Позже, когда Джек приехал домой и все узнал, он просто обезумел. Он избил дочку до полусмерти, прежде чем я его удержала, но все же узнал имя. – Бабушка медленно подняла на меня глаза.
Я стояла как громом пораженная, кровь бешено пульсировала в венах, в ушах гудело.
– Кто он, Grandmere? – Мой голос надломился, а горло перехватило.
– Это был Октавиус Тейт, он соблазнил твою мать, – ответила бабушка, и снова будто громом потрясло наш дом, сами основания нашего мира, хрупкие стенки моего сердца готовы были вот-вот расколоться. Я не могла говорить, я не могла задать следующий вопрос, но бабушка решила, что я должна знать все.
– Grandpere Джек пошел прямо к нему. Тогда Октавиус был женат меньше года, и еще жив был его отец. В те времена твой дед был еще более азартным игроком, чем сейчас. Просто не мог пройти мимо игры в бурре, хотя именно он чаще других пополнял кон. Однажды он проиграл свои сапоги, и ему пришлось идти домой босиком. А в другой раз он поставил на кон золотой зуб и должен был позволить кому-то выдернуть этот зуб клещами. Вот таким игроком он был, да и теперь не лучше.
Во всяком случае, он заставил Тейтов заплатить ему за молчание, а часть сделки заключалась в том, что Октавиус возьмет ребенка и вырастит его как своего. Что он сказал своей молодой жене и как они договорились между собой, мы никогда не знали и не интересовались.
Я скрыла беременность твоей матери, затягивая ей живот, когда на седьмом месяце его стало видно. К тому времени наступило лето, и ей не нужно было ходить в школу. Мы держали ее в доме большую часть времени. В последние три недели она не выходила из дому, а всем мы говорили, что дочка поехала навестить своих кузин в Иберию.
Родившийся здоровый мальчик был передан Октавиусу Тенту. Джек получил свои деньги и спустил их меньше чем за неделю, но секрет был сохранен.
– То есть до нынешнего дня, – проговорила бабушка и опустила голову. – Я надеялась, что мне никогда не придется рассказывать тебе об этом. Что потом сделала твоя мать, ты уже знаешь. Мне бы не хотелось, чтобы ты думала о ней плохо, да и о себе тоже. Но я никогда не предполагала, что ты и Поль… станете не только друзьями, – добавила старушка. – Когда я увидела, что вы целуетесь, там, у его машины, я поняла, что мне следует все рассказать, – закончила она.
– Значит, мы с Полем родные брат и сестра? – задыхаясь, спросила я. Бабушка кивнула. – И он ничего не знает об этом?
– Я же сказала, мы не знаем, как поступили Тейты.
Я закрыла лицо руками. Слезы обжигали мне веки, они, казалось, огненным потоком прорвались внутри меня, добрались до самого желудка. Я дрожала и раскачивалась из стороны в сторону.
– О Господи, это ужасно, о Господи, – стонала я.
– Теперь ты понимаешь, почему мне пришлось рассказать тебе об этом, моя дорогая Руби? – спросила бабушка Катрин.
Я чувствовала, как сильно она была встревожена своим откровением, как переживала, видя мое страдание. Я быстро кивнула.
– Ты не должна допустить, чтобы ваши отношения зашли дальше, но пересказывать мои слова Полю – не твоя забота. Это должен сделать его отец.
– Но это убьет Поля, – покачала я головой. – Это разобьет его сердце, как разбило мое.
– Тогда не говори ему, Руби, – посоветовала бабушка Катрин. Я взглянула на нее. – Просто пусть все это закончится.
– Как, Grandmere? Мы так сильно нравимся друг другу. Поль такой нежный и добрый, и…
– Дай ему понять, что ты больше не интересуешься им в этом смысле, Руби. Отпусти его, и он довольно скоро найдет себе другую девушку. Он красивый мальчик. Кроме того, его родители причинят ему еще больше огорчений, если ты его не отпустишь, особенно отец. И добиться тут можно только одного – развала семьи Тейтов.
– Его отец чудовище, чудовище. Как он мог сделать такое, недавно женившись? – спрашивала я. Гнев на мгновение перевесил мое горе.
– Я не оправдываю его. Он был взрослый мужчина, а Габриэль – только впечатлительной молодой девушкой, но такой красивой, что страстное влечение к ней взрослого мужчины не кажется мне удивительным. Дьявол, злой дух, который таится во тьме, добрался в тот день до Октавиуса Тейта, проник в его сердце и подтолкнул его соблазнить твою мать.
– Поль возненавидел бы его, он возненавидел бы собственного отца, если бы узнал обо всем, – горячо воскликнула я. Бабушка кивнула.
– Ты этого хочешь, Руби? Ты хочешь быть тем, кто посеет вражду в его сердце и заставит мальчика презирать собственного отца? – мягко спросила она. – И что подумает Поль о женщине, которую он считал своей матерью? С этим ты что намерена делать?
– О Grandmere, – воскликнула я, поднялась с диванчика и бросилась перед ней на колени. Я обняла ее ноги и спрятала лицо в складки ее платья. Бабушка нежно поглаживала меня по волосам.
– Полно, полно, детка. Твоя боль пройдет. Ты еще очень молода, вся жизнь впереди. Ты станешь известной художницей, у тебя будут прекрасные вещи. – Старушка взяла меня за подбородок и подняла мою голову так, чтобы видеть мои глаза. – Теперь ты понимаешь, почему я мечтаю, чтобы ты покинула протоку?
Я кивнула, а слезы все текли по щекам.
– Да, конечно. Но я не хочу никогда покидать тебя, Grandmere.
– В один прекрасный день тебе придется это сделать, Руби. Так устроен свет. И когда этот день наступит, не раздумывай. Делай то, что должна сделать. Обещай мне, что так будет. Обещай, – потребовала бабушка. Она казалась такой обеспокоенной, что я ответила так, как она хотела:
– Обещаю, Grandmere.
– Хорошо, – вздохнула старушка. – Хорошо. Она выпрямилась. Сейчас бабушка выглядела так, будто старела на год за каждую прошедшую минуту. Я вытерла слезы сжатыми в кулаки руками и поднялась.
– Тебе чего-нибудь принести, Grandmere? Может, стакан лимонада?
– Просто холодной воды, – улыбнулась бабушка и похлопала меня по руке. – Мне очень жаль, милая.
Я проглотила комок, застрявший в горле, и нагнулась, чтобы поцеловать старушку в щеку.
– Ты не виновата, Grandmere. Тебе не за что упрекать себя.
Она мягко улыбнулась. Затем я принесла стакан воды и наблюдала, как она пьет. Казалось, ей было больно это делать, но бабушка выпила все и поднялась со стула.